обнаженным. Она видела все его тело, белое и поросшее волосами, в солнечном свете под фруктовыми деревьями, и отчасти ей не хотелось отворачиваться. Более того, она сочла сие зрелище странно притягательным.
Мистер Холдсворт казался вполне довольным своей наготой. Даже доктор Карбери, ее муж, никогда не выставлял того, что скрывалось под одеждой. В самом начале их брака, в тех крайне редких случаях, когда он приходил к ней ночью, это совершалось под покровом темноты, и, вероятно, чтобы супруга гарантированно не увидела ничего предосудительного, он даже не снимал ночной рубашки. Она, со своей стороны, была этому рада, поскольку не питала желания видеть своего мужа обнаженным, равно как и не желала, чтобы он видел ее в подобном виде.
Все эти соображения гудели у нее в голове, тяжелые и удушливые, как воздух в ночь жестокой грозы. Она пыталась не обращать внимания на их надоедливое присутствие, напоминая себе, что прибыла сюда с определенной целью.
Элинор впервые видела Фрэнка Олдершоу, с тех пор как его забрали в заведение доктора Джермина. Ее поразило, каким нормальным он казался. Она ожидала увидеть его небритым, с нечесаными волосами, в одном исподнем, а то и заключенным в смирительную рубашку. Вместо этого Элинор прогуливалась по маленькому саду в обществе совершенно респектабельного и здорового на вид молодого человека. Волосы Фрэнка, все еще влажные после купания в реке, аккуратно уложены. Одет он просто, в темный костюм, и в его поведении, пусть угнетенном и замкнутом, не заключалось ничего необычного. Когда она спросила, как он поживает, он отвернулся и пробормотал, что прекрасно.
— Здесь вам нравится больше, чем у доктора Джермина?
— Да, — промямлил он.
— И ваше здоровье идет на поправку, сэр?
— Да.
— Ее светлость будет рада это слышать. Она очень беспокоится о вас, разумеется; и ей крайне интересно все, что я смогу разузнать. Но ее так порадует личная весточка! Передать ей что-нибудь на словах? Или даже в письме?
Фрэнк отчаянно затряс головой. Он был очень привлекательным юношей, и последние события лишь украсили его облик, поскольку уже несколько недель он ел и пил намного меньше обычного, а упражнялся больше. Но сейчас он походил на капризного малыша.
— Ее светлость живет только ради вас, — тихо сказала Элинор. — Она будет так счастлива увидеть вас вновь. Могу ли я хотя бы передать, что вы надеетесь вскоре вернуться к ней?
Фрэнк остановился и повернулся к ней. Он сглотнул, открыл рот и облизал губы. Элинор терпеливо ожидала ответа.
— Кря-кря-кря, — сказал он. — Кря.
Внезапно юноша побежал по саду. Не переставая крякать, он размахивал руками, словно хлопая крыльями. Пробежал сквозь рощицу фруктовых деревьев и прыгнул в воду.
Холдсворт ринулся через сад и остановился на берегу. Щеки Элинор коснулся ветерок, когда он пробегал мимо. Малгрейв последовал за ним, но менее поспешно.
Я довела несчастного мальчика до самоубийства?
Холдсворт что-то крикнул Фрэнку. Она не разобрала слова. Но раздражения в его голосе было не меньше, чем тревоги.
Юноша спокойно проплыл по широкому кругу, вылез на берег и позволил отвести себя к коттеджу. Промокшая одежда липла к его телу. Один ботинок он потерял в воде, второй нес Малгрейв. Фрэнк выглядел неуклюжим и растрепанным, как плохо сделанное пугало в грозу; он больше не был красивым. Проходя мимо Элинор, он даже не взглянул на нее.
Она расхаживала взад и вперед, чувствуя облегчение и страдая от собственной глупости и бесполезности. Наконец Холдсворт вышел к ней. Она вихрем повернулась к нему.
— Как Фрэнк?
— Вы кажетесь более взволнованной, чем он, мадам, — Холдсворт стоял совсем рядом, и ей хотелось прислониться к нему, как к стволу дерева. — Сядьте и постарайтесь успокоиться. Хотите еще чаю, а может, бренди?
Элинор покачала головой.
— Спасибо, но это лишнее, сэр. Вы уверены, что он не пострадал?
— Ничуть, не считая того, что он снова промок. Однако я очень зол на него за то, что он напугал вас. Малгрейв с ним наверху, помогает переодеться в сухую одежду. Надеюсь, он лично извинится перед вами до вашего отъезда. Но до того я принесу извинения от его и своего имени.
— В этом нет необходимости, — ответила Элинор. — Он застал меня врасплох. Поначалу он казался совсем прежним, хоть и немного угнетенным.
— О чем вы говорили, когда он утратил контроль над собой?
— Я упомянула его мать и то, как ее светлость скучает по нему. После этого он издал тот глупый вопль и побежал. Как будто он ее боится.
— Нельзя надеяться, что он излечится всего за пару дней, мадам. А жаль! Что вы скажете леди Анне?
— Пока не знаю.
Внезапно Элинор ощутила страшную усталость и позволила Холдсворту проводить себя в коттедж. Она споткнулась, переступая через порог, и его рука немедленно подхватила ее под локоть. На мгновение она позволила себе опереться на него чуть более, чем необходимо. Ее ноги подкосились еще сильнее. Он подвел ее к стулу.
— Я по-прежнему считаю, что единственный способ вернуть ему рассудок — узнать, отчего он его потерял, — тихо произнес Джон, когда она села. — Мне кажется, он стал мне немного доверять. Совсем чуть-чуть, быть может, но это начало. Нам нужно больше времени, мадам. Легко забыть, какой долгий путь он уже прошел.
— Я так и скажу леди Анне.
Холдсворт сел рядом с ней и наклонился ближе. Она взглянула на него. Ощущение неизбежности происходящего пугало. Не это ли имела в виду Сильвия? Неутолимую потребность в другом человеке? Желание сблизиться, иррациональную силу влечения, которая имеет отношение к силе воли не более чем сама гравитация.
— Мадам? Принести вам стакан воды?
Элинор словно упала с утеса. Единственное, чего она не могла сделать, — вернуться на вершину утеса и продолжить свою прежнюю жизнь с ее привычными удобствами и неудобствами. Оставалось лишь гадать, когда она коснется земли и что с ней приключится от удара.
Тяжелые шаги приближались по дорожке перед коттеджем. Элинор отстранилась от Холдсворта и взяла «Ночные размышления», которые лежали рядом с ее локтем. Джон откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столу. Оба изменили положение всего на пару дюймов, но в их движениях ощущалась внезапность, равно как и тревожная симметрия.
Крупная фигура Бена заполнила почти весь дверной проем. Слуга заслонил свет, словно вечер опустился с тропической стремительностью.
Он отвесил поклон.
— Пони готов, мадам.
30
За ужином Фрэнк начал пить. Он провозглашал тосты, пел песни. Он поощрял Холдсворта следовать его примеру, бокал за бокалом. Холдсворт счел, что это, несомненно, признак возвращающегося здоровья. Для молодого человека вполне естественно желать много пить, убеждал он себя. Фрэнк, находившийся на попечении Джермина с марта, в течение трех месяцев не имел возможности это делать.
