которая подошла к ней тяжелым шагом и, продолжая рычать, задрала нос.
— Убирайся, жалкая скотина! — прошипела она. К мрачному тявканью добавился веселый смех.
— Неужели, — спросил Кристиан Тарквам, — вы презираете даже это животное? Оно, кстати, принадлежит мне.
София выпрямилась, стараясь не показывать, что эта старая собачонка напугала ее не меньше какого-нибудь чудовища. Она боялась животных, но сдерживала себя и никогда не кричала, в отличие от Катерины, которая сразу же переходила на пронзительный визг.
— Я думала... вы любите крыс, а не собак, — холодно сказала она.
— Так и есть. А этот пес хотя и скалится, но даже не прикасается к крысам. Поэтому он не годится для охоты на кабанов. Охотники собирались убить его. Я взял его себе, и он с тех пор верно охраняет меня от непрошеных гостей.
— Он что, и меня прогонит? — быстро спросила она, едва он успел закончить свою речь.
Кристиан не торопясь подошел к ней.
— Это зависит от того, что вам нужно, — начал он равнодушно. — Я уже догадываюсь. Я должен убедить несчастного Теодора остаться в Париже, вместо того чтобы вступать в ряды нищей братии.
Софии было на руку то, что он избавил ее от объяснений. Она искала Кристиана много часов подряд. Она узнала, что он несколько недель назад поселился в той же дешевой, жалкой гостинице, где снимал комнату в первые годы своей студенческой жизни. Там было так отвратительно, грязно и так много вшей, что одна комната всегда оставалась свободной, хотя обычно в Париже было очень трудно найти крышу над головой за небольшие деньги.
— Да, именно за этим я и пришла, — подтвердила София. — Только я хочу больше, чем это. У некоторых женщин в голове пусто, но тем не менее они умудряются так ее захламить всякой чепухой, что сходят с ума. Я слышала, что усердный мужчина может вывести ее из этого состояния, если потрудится у нее между ног. Моя дочь Катерина из таких. Уже много лет назад я хотела сказать вам, чтобы вы женились на ней. Кроме того, вы должны вернуть разум не только ей, но и Теодору.
Она говорила прерывисто, задыхаясь от едкого дыма и быстрой ходьбы. Она не присела с той минуты, как ей удалось вырваться из влажных объятий Катерины. Она резко оттолкнула девушку и просто оставила лежать. Ей казалось бессмысленным пытаться бороться с безумием, охватившим слабый ум и завладевшим им целиком. В таком состоянии Катерина не могла остановить Теодора. София стала судорожно соображать, кто еще может помочь ей, и вспомнила про Кристиана. Катерина с того мгновения стала ей больше не нужна.
— А с чего вы решили, что я стану это делать? — спокойно спросил Кристиан.
Кристиан играл с ней. София рассердилась и, забыв о страхе перед собачонкой, решительно выступила вперед.
— Кристиан, прекратите кривляться! — злобно воскликнула она. — Вы так любите строить из себя насмешника, бабьего угодника и пьяницу! Вы даете приют крысам и собакам, которых другие на вашем месте давно бы уже убили! Но, несмотря на это, я знаю, что вы способны любить. В ваших глазах не всегда сверкает насмешка. Много лет назад я заметила, что они иногда бывают мягкими и нежными, и именно тогда, когда вы смотрите на мою дочь Катерину. Ты любишь ее! Ты убежал тогда с Теодором только потому, что она тебя попросила об этом!
Он не пытался прервать ее, даже тогда, когда она вдруг перешла на «ты». Он спокойно выслушал ее пылкую речь и, когда она закончила, не стал возражать.
— Вы правы, — подтвердил Кристиан, не колеблясь. — Я люблю сильнее, чем вы когда-либо позволяли себе, уважаемая София. Я люблю уже очень долго.
Он сделал паузу и сказал то, чего она никак не ожидала от него услышать.
— Но я люблю не Катерину, — признался он. — Я никогда не любил ее. Я всегда любил только Теодора.
София смеялась безрадостно и долго. Услышав незнакомый звук, пес Кристиан навострил уши и перестал лаять.
Сам Кристиан был спокоен. Он, который иногда так заразительно смеялся, даже не улыбнулся.
— Что, неужели весь мир сошел с ума? — наконец мрачно пробормотала София. — Катерина прилашает к себе в постель сатану, а ты... любишь Теодора. Любовь к мужчине — страшный грех. Таких, как ты, сжигают дотла, а прах рассеивают во все четыре стороны.
Кристиан пожал плечами и тихо присвистнул, обращаясь к псу. Отвратительная псина, несколько раз обернувшись вокруг своей оси, тяжело опустилась на пол возле его ног. На его голом животе виднелись черные бородавки.
— Ни на каком другом человеке не видно так явно, что ум не означает мудрость, — сказал он с сожалением, даже с грустью. — Вы умны, София, но вам не хватает мудрости. Вы много знаете о книгах, но ничего не смыслите в людях. Я никогда не испытывал к Теодору плотской страсти. Женщины любят меня, а я люблю их. Я люблю забывать обо всем, гладя их белые бедра и мягкие груди. Но моя душа тянется к Теодору. Поэтому я буду всюду сопровождать его и отправлюсь с ним в Италию.
Насмешка застряла у Софии в горле. Они оба молчали, она больше не смеялась. Она вспомнила тот день, когда Кристиан не отрываясь смотрел на Катерину, вернее, она полагала, что на нее. На самом деле нежный взгляд относился к Теодору, который шагал рядом с ней. А когда они затем стали спорить из-за того, что Кристиан хотел сказать «ей» правду, а Теодор отговаривал его, то речь шла не о том, что Кристиан собирается признаться в любви Катерине. Он лишь пытался уговорить Теодора рассказать ей, Софии, о том, что происходит в университете.
— Но... — начала она.
Кристиан подошел к ней, при этом взялся за свой сверкающий амулет, который, как всегда, висел у него на шее, и открыл его, чтобы она смогла увидеть его содержимое.
Когда-то он, смеясь, заявил, что носит в нем корм для своей крысы. София убедилась в этом, когда амулет упал и она увидела, как из него высыпалось что-то белое. Теперь же оказалось, что внутри были не хлебные крошки и не зерна, а тщательно очищенные... человеческие зубы.
— Да, — подтвердил он. — Вы не знаете людей, София. И поэтому я с удовольствием объясню вам, объясню вам себя. Вы не ошиблись: это зубы, и их вырвали у моего отца.
В темном коридоре она почти не видела его лица. Его мягкий голос казался ей чужим.
— Мне еще не исполнилось пятнадцати, — рассказывал он. — Тогда бушевала не только война Англии с Францией, но и страшный голод. Мой отец был владельцем замечательного замка и феодалом трех деревень в округе. Он был добрым человеком, который не мог смотреть на зло и страдания, которых вокруг было не счесть. Он перестал брать с крестьян оброк, чтобы им было чем питаться, но потом приехали рыцари короля и потребовали налог, необходимый для того, чтобы вести войну. Мой отец отказался платить, и наказание было страшным. Ему выкололи глаза, отрезали язык, а потом вырвали все зубы, один за другим. Моя мать собрала их, а несколько лет спустя, умирая, передала их мне и потребовала, чтобы я учился на юриста и попытался восстановить в мире порядок и справедливость. Не только ради отца, но и ради сестер. Мужчины короля надругались над ними, а затем убили, насадив на копья. Я должен был смотреть на это. И не мог ничего сделать.
Он говорил так равнодушно, будто эти ужасные события не имели к нему никакого отношения, будто он рассказывал сказку, которую подслушал случайно. В его голосе не было сожаления, но и не было насмешки. Улыбка шута, которая часто кривила его губы, исчезла с его лица.
— Это ужасно, — пробормотала София.
Сочувствие и печаль были ей незнакомы, в отличие от напускного равнодушия. Под ним Кристиан оказался голым, и ей было стыдно смотреть на него.
— Но какое отношение это имеет к Теодору? — поспешно перевела она разговор в другое русло.
Кристиан едва заметно улыбнулся. Улыбка относилась не к Теодору, а к ее стараниям сохранить трезвость ума и выдержку, несмотря на его слова, несмотря на рычащего пса, на вонючий, заполненный дымом коридор, в котором они по-прежнему стояли.
— Я никогда не показываю, что именно мучит меня, — заявил он. — В отличие от Теодора. Он — избалованный сынишка из хорошей семьи, который в своей жизни ни разу не видел смерть. И тем не менее
