1245 год
Женский монастырь, город Корбейль
Церковь была самым светлым местом во всем монастыре, даже ночью здесь уютно мерцали свечи. Аромат пчелиного воска прогнал сладковатый запах смерти, скопившийся в темных углах. Сначала он исходил от Катерины, а теперь и от Греты. Только тело Софии было слишком сухим, чтобы пахнуть.
Роэзия, решившая во что бы то ни стало найти хронику Софии, не стояла перед алтарем. Она шла бесшумно и целенаправленно, охваченная только одним стремлением — порвать с привычкой, не позволить себе погрузиться в благодатное забытье, а устремиться в прошлое.
Место этого прошлого оказалось пыльным и мрачным. Паутина, ожившая под струей воздуха, принесенного Роэзией, коснулась ее лица.
Она спустилась по неровным ступеням в крипту, а оттуда было легко попасть в потайную комнату, находившуюся непосредственно под алтарем. После того как сестры нашли здесь мертвую Софию, никто не решался входить в нее. Стул, на котором сидело тело, стоял на своем прежнем месте. Комната не была выложена ни камнем, ни плиткой, вероятно потому, что не была предусмотрена для посещений.
«Возможно, — подумала Роэзия, — здесь покоились останки какого-нибудь святого, у которых в крипте читались молитвы. Было не принято выкапывать их, но все же возможно. Соседний мужской монастырь мог потребовать их или деловитая настоятельница продала драгоценные реликвии, чтобы помочь монастырю пережить тяжелые времена».
Роэзия подняла масляную лампу, осмотрела стены, ища место, где камни были неплотно подогнаны друг к другу, где между ними виднелись щели.
При этом в голове ее не возникло ни одной разумной мысли, которая помогла бы ей объяснить ее странное поведение. Она слышала только голос Рихильдис, которая обвиняла ее в том, что она прогоняет из памяти неприятное прошлое, и голос сестры Иоланты, которая удивленно спрашивает, почему ближайшая доверенная Софии ничего не знает о второй хронике.
И о том, что первую она сожгла.
Под ее изумленным взглядом в Роэзии не проснулось ни тени воспоминаний. Теперь же, в тусклом свете лампы, она увидела огонь, который, жадно потрескивая, пожирал все, что подбрасывала в него невозмутимая София.
— Нет! — отчаянно закричала Роэзия, застав ее за этим занятием. — Нет! Как ты можешь уничтожать то, над чем трудилась всю свою жизнь? Как можешь бросать в огонь драгоценный пергамент?
София даже не посмотрела на нее. Ее движения были точными и решительными. Черный дым поднимался ей в лицо.
— Ты этого не поймешь! — ответила она наконец. — Это не то, что я хотела бы оставить после себя.
— Но как ты можешь...
— Молчи! Тихо! Я знаю, как это ужасно, когда горят книги, я видела это, и мне до сих становится не по себе при воспоминании об этом. Но эта рукопись не стоит того, чтобы ее хранили. Существует много других ученых, опытных, знающих мужей, которые написали подобные хроники. Кому нужна еще одна такая же?
Ее длинные, красивые пальцы покраснели от жара, исходящего от огня.
— Но что ты хочешь оставить вместо этого? Неужели от такой умной женщины, как ты, не останется ничего?
София обернулась, и пламя огня было настолько ярким, что разгладило ее морщинки и она выглядела так молодо, будто впереди у нее была еще целая жизнь.
— Я напишу хронику, какой еще никогда не было, — сообщила она, и улыбка, с которой она это сказала, была такой же теплой и сияющей, как огонь.
Роэзия подошла ближе к стене, стала ощупывать камень за камнем, пробуя, крепко ли они держатся и нельзя ли их вынуть. Паутина была здесь не тонкой и мелкой, а клейкой. Возле ее ног что-то прошуршало — крысы или летающие мыши?
Но Роэзия не сдавалась. Она искала, щупала, копалась. Некоторые камни крошились под ее пальцами, песок сыпался к ее ногам. Она почувствовала его и на зубах, вспомнила о смерти младшего брата Гийома и наконец нашла подвижный камень.
Он был очень тяжелым, но она крепко схватилась за него и смогла вытащить. Ощупывать руками темное отверстие было неприятно. Она боялась, как бы в ее пальцы не впились зубки какого-нибудь проворного грызуна. Но ее руки нащупали лишь мягкую обложку, и она достала книгу.
Роэзия взволнованно поднесла к книге лампу, чтобы посмотреть, можно ли еще что-то прочесть, не пожелтела ли рукопись. Края высохли и стали ломкими, как кожа мертвой Софии. Но буквы можно было разобрать. Они складывались в слова, предложения, целые истории.
Роэзия не собиралась читать, но любопытство взяло вверх, и она забылась, как забывалась каждый раз, когда читала книги, переданные ей Софией. Во время чтения к ней вернулась память. Так же легко, как она нашла пропавшую хронику, Роэзия вспомнила, что уже читала ее раньше всех остальных. Раньше Катерины. Раньше Греты.
Струя свежего воздуха всколыхнула пыль, песок и паутину. Свет лампы стал ярче. Она услышала шаги и чей-то голос и поняла, что в этой комнате не одна.
— Мать настоятельница, — спросил кто-то. — Вы здесь?
