испугавшись, удалилась к себе, на нее упали первые капли. Но они не могли охладить ее лицо, прежде мертвенно-бледное, а теперь багровое от гнева. Унижение, которое ей пришлось пережить, накрыло ее таким тяжелым облаком гнева, что ей было тяжело дышать.

— Скажите, — начала Бланш жалобным голосом, каким не говорила уже давно, — как чувствует себя Альберт де Турне? Он умер, сражаясь для меня?

Под чепцом Софии собрались капельки пота, более крупные, чем капли дождя.

— Его нельзя было спасти... — неохотно призналась она. Бланш вздрогнула и опустилась на подушки.

— Но вы ведь сделали все, что могли?

— Конечно, — поспешно ответила она. — Но иногда даже я ничем не могу помочь.

София не могла признаться, что даже не пробовала ничего сделать. Она с отвращением вспоминала лица, увиденные за последние несколько часов. Они были похожи на мерзкие гримасы: лицо раненого, который в конце концов истек кровью, властное лицо Анри Клемана, которому удалось своими угрозами заставить ее замолчать, и наконец лицо брата Герина, которое ранило ее больше всех остальных.

До этого, сидя на трибуне, она торжествовала, глядя на него, думая о своем положении и влиянии, которого добилась рядом с Бланш. А теперь он, как судья, требовал, чтобы Анри Клеман объяснил ему ситуацию, и он смог бы вынести свой приговор.

Вспомнив об этом, София так сильно сжала кулаки, что ногти впились в плоть и выступили капли крови.

Но присутствие Бланш заставляло ее держать себя в руках.

— Вам не в чем упрекнуть себя, моя дофина, — спокойно сказала она. — Такие несчастные случаи происходят очень часто... Это послужит уроком другим рыцарям, и они станут лучше отличать мужество от глупости.

Она не позволила брату Герину судить себя. Ей было тяжело пережить угрозу Клемана, а еще тяжелее насмешку Герина, когда ее власть при дворе оказалась смешно раздувшимся пузырем, который сдулся от малейшего укола. Чего еще можно было ждать от мужчины, который однажды велел стражникам вывести ее под руки, как не того, что он снова унизит ее перед врачами-халтурщиками?

Она убежала, не услышав его слов, и теперь в наступившей тишине ей приходилось представлять их себе. Конечно, он думает так же, как Клеман. Конечно, он похвалил его...

Чтобы отвлечься, София потрогала ладонью лоб Бланш. Он был горячим, но жара у принцессы не было.

— Епископ из Парижа посоветовал впредь использовать только безопасное оружие, — сказала Бланш и невольно добавила. — Это правда, что вы поссорились с Анри Клеманом? Мне сказала об этом одна придворная дама-София неслышно простонала, удивляясь, что одного часа, который потребовался ей для того, чтобы прийти в себя, оказалось достаточно, чтобы распространить слух о ссоре по всему двору. Значит, о моменте ее слабости теперь знают все...

Она постаралась не показывать волнения, а просто опустила руку. Она говорила с равнодушным видом, чтобы принцесса, которая хоть уже и знала о ее унижении, не поняла, насколько оно глубоко, как болезненна была эта мысль: «Даже мой триумф оказался недолговечным. Я даже не могу задеть брата Герина».

— Да, я и правда говорила с Анри Клеманом, — осторожно начала она. — Он считает, что женщине не подобает разбираться в медицине...

Бланш села на кровати. Ее голос звучал не просто жалобно, а как-то напряженно.

— А может, он прав?

Софии снова стоило огромного труда совладать с собой. Ее вывели из себя не слова Бланш, а то, какой жалкой она становилась, когда не была в чем-то уверена. Тогда она походила на ребенка, ноющего, во всем сомневающегося, немного упрямого.

— Возможно, — ответила она равнодушно. — Может, и правда было лучше, если бы я не мешала хорошим врачам... Может, мне просто не стоило вмешиваться во все это!

Бланш нахмурила лоб, удивленная, что София не возражала ей, что в ее голосе не слышалось насмешки, которая все же крылась в словах.

А София продолжала горячо говорить, и с каждым словом ей становилось все очевиднее, что она может ответить на унижение гораздо большим, нежели слепой яростью. В ее голове стал вырисовываться план, как отомстить за свой позор. Этот план, как часто случалось в ее жизни, родился мгновенно, вызванный ситуацией, а не трезвым и длительным раздумьем.

— Да, — продолжала она. — Может, я и правда слишком много на себя беру, раз уж обо мне шепчется весь двор...

— Но... — начала Бланш, сбитая с толку неожиданным поведением своей доверенной.

— Если хорошо подумать, — прервала ее София. — Если хорошо подумать, то я вас и научить-то ничему как следует не смогла бы. Это был бы жалкий отблеск того, чему учат сейчас в университете!

Она намеренно сделала паузу, чтобы ее слова звучали еще более выразительно.

— Тем не менее вы — будущая королева. У вас есть право знать как можно больше, научиться разбираться во всем. Да и вашему супругу необходима опытная, умная советчица, чтобы он умел не только управлять страной, но и понимать мир и божий замысел. В последние два года мы много времени проводили вместе, но если приглядеться внимательнее, это все была по большей части женская болтовня. А тем временем вам не хватает настоящей опоры и опытного учителя.

— Что... что вы хотите этим сказать? — спросила Бланш. Она была так поражена переменой, произошедшей с Софией, что даже забыла о своем болезненном, детском страхе перед всем миром.

— Конечно, я не такая, как другие женщины, — властно продолжала София. — Однако мы слабы и нерешительны, наш пол — неудавшаяся копия мужского совершенства. Вас я не имею в виду, ведь вы вскоре будете обладать званием, дарованным самим Господом Богом. Для вас и закон совсем другой. Но я... я иногда кажусь себе такой жалкой.

Было приятно хоть чем-то оживить отвратительный день. Она с радостью позлорадствовала бы в адрес Анри Клемана и брата Герина.

— Да, жалкой... И поэтому я считаю, что будет лучше, если вас вместо меня будет обучать мужчина, который станет самым великим из ученых, которых когда-либо видел Париж, — продолжала София, стараясь, чтобы ее голос звучал не только увлеченно, но и горько, чтобы был слышен не только триумф об удавшейся задумке, но и давно известная, пожиравшая ее зависть.

Бланш закрыла глаза.

— Вы правда так думаете? — спросила она, удивленная словами, которых никак нельзя было ожидать от Софии.

— Никто так рано не стал магистром семи искусств, как он, — продолжала София, борясь не только с собственной горечью, но и с нерешительностью Бланш. — Его ждет блестящее будущее. Он научит вас намного большему, чем я. Он станет вашим лучшим советчиком. Я хочу представить вам Теодора де Гуслина, моего пасынка.