Евгения, стоя на пороге его комнаты, раскрасневшаяся, с рассыпанными волосами, сжав кулаки, кричала:

— Почему он не дал убить себя? Какое имя он оставит своему сыну!

(Когда исторические лица показывают свое истинное лицо, всегда находится кто-то, кто это видит, слышит и запоминает.)

Париж бунтовал, потому что несмываемый позор Седана пал на императора, а я уже знал, что Франция никогда не прощает поражений и даже ошибок. Я был в отъезде в Ферьерах, в этот единственный раз радуясь преизбытку вещей, окружающих меня; красота прошлого во всем его объеме и привлекательной неразберихе служили мне утешением.

Евгения узнала, как нельзя спасаться, когда читала о неудавшемся побеге Марии-Антуанетты в Шалон — колебания, тяжелая карета, пагубные притязания. В воскресенье 4 сентября она услышала уже знакомые крики «A bas l’Espagnole!»,[152] пение «Марсельезы» и увидела толпу, пляшущую карманьолу. Словно воплощение ее старательно выпестованных страхов, они шли по садовым дорожкам Тюильри, срывая орлов с ворот и флаги, как будто история, за которой она гонялась, теперь гналась за ней в тех же самых комнатах.

Евгении пришлось бежать через Лувр, потому что мятежники были уже у ее дверей. Она быстро прошла через Великую галерею и Квадратный зал, где у картины «Плот Медузы» будто бы сказала:

— Смотрите, вот еще одно кораблекрушение!

И побежала дальше, через павильон Аполлона и мимо широко распахнутых глаз античных богов и статуй фараонов. Ее друг, князь Меттерних, австрийский посол, доставил для нее экипаж и захлопнул дверцу за ней и ее чтецом.

В тот день толпа ворвалась в сокровищницу в поисках драгоценностей короны. Они нашли только вещи с фальшивыми камнями, и пошли слухи, что Евгения бежала с драгоценностями.

Годы спустя я узнал конец этой истории только потому, что у Бетти заболели зубы. Красивый дантист-американец, доктор Ивенс, который спас императрицу и помог ей добраться до Англии, вернулся к своей практике в Париже. Он рассказал длинную историю о том, как представлялся врачом душевнобольной женщины, вышедшей из сумасшедшего дома. После ночевок на множестве постоялых дворов, смен экипажей и неудач на пути к спасению он нашел некоего английского лорда с яхтой, который отвез Евгению на остров Уайт. А там императрицу Франции, которой пришлось притворяться душевнобольной, не пустили в английскую гостиницу из-за мокрой и грязной одежды. Наконец в Брайтоне она соединилась с сыном, который сбежал от войны в блузе крестьянина, всегда годящейся для таких целей. Они направились во дворец Кэмден близ Чистлихерста в Кенте, где она живет и сейчас. Ее муж тогда еще находился в тюрьме в Вильгельмсхоэ.

— Под конец она подарила мне свои перчатки, — сказал доктор Ивенс, указывая на раму, в которой под стеклом находились невероятно узкие черные перчатки.

— Вот как испанская женщина благодарит того, кто рисковал собой ради нее, — сказал он. — Откройте рот пошире, госпожа баронесса.

После Евгении «Регент» больше не служил украшением королевской плоти. Вместе со слитками и самыми известными картинами из Лувра он хранился в подвалах Бреста. В эту эпоху исчезающих королей и императоров и взрывов народного гнева «Регент» пребывал либо в подвалах, под замком на три ключа (одного никогда не бывало достаточно), либо выставлялся на всеобщее обозрение. Носить его больше никогда не носили.

Граф Лас-Каз проследил, как перемещения «Регента» отражали перемены в самой Франции. Бриллиант переходил с шляпы на плечи и на короны монархов, которые, пожав плечами, отбрасывали его, когда теряли могущество. Он попал на чердак во время нашей Великой революции, стал военным трофеем, когда его отдали под залог в военное время, попал на шпагу того, кто выигрывал войны, и обратно на диадему и корону шаткой Второй империи, конец которой был отмечен фальшивыми «Регентами». На протяжении трех последующих революций, каждую из которых я пережил, «Регент» вновь прятали. С тех пор как «Регент» получил огранку, он оставался самим собой, неизменным, проходящим через века и отражающим их, в то время как манеры, одежда, дома, замки и лачуги вокруг беспрерывно менялись. (Но вот я слышу слова маленького графа, предостерегающие меня: «Избегайте назиданий! Избегайте толкований!»)

Конечно, Коммуна явилась на поиски «Регента» и драгоценностей короны в подвалы Банка Франции. Министр финансов полагал, что все сокровища находятся на «Гермионе», идущей в Сайгон. Когда после второго пришествия террора Коммуна проиграла, она решила сжечь весь Париж. За семь дней гражданской войны в мае поджигательницы, эти безумицы, привезли газолин в Тюильри и сожгли дворец дотла. Они сожгли Сен-Клу, Дворец правосудия, Отель де Виль — все дворцы, где бриллиант танцевал в течение многих лет.

28 мая 1871 года «Регент» и другие драгоценности были изъяты из арсенала Бреста и помещены в трюм парохода «Борда». Когда правительство вернулось в Париж после Коммуны, слитки и произведения искусства из Лувра возвратились в Париж, но драгоценности — их было примерно семьдесят восемь тысяч — оставались в трюме корабля до 1872 года. Потом они, все еще овеянные дурной славой, были возвращены и сосланы в подвалы министерства финансов в Лувре.

На сей раз события нагнали и обогнали «Регент» — он оказался вне поля зрения. Тогда я стал задаваться вопросом — действительно ли он был так важен или граф вследствие своего давнишнего промаха, когда он подобрал императорские волосы и не знал, как оправдаться, ухватился за этот бриллиант как за возможность отвлечься от условий своей жизни? Не увидел ли он в камне нечто большее, чем был этот камень на самом деле? Никто не скучает по нему теперь. Карл Маркс, чью книгу я заметил шесть лет тому назад на выставке и которого читаю, уединившись, понимал, что вещи движут людьми. «Регент», эта вещь, которая двигала столькими людьми, ушел вместе с королями. Когда он снова появится, я напишу об этом, а пока я слишком устал, чтобы и дальше вести расследование о невидимке.

Луи-Наполеон, низложенный император, был освобожден из тюрьмы и высадился в Дувре в марте 1871 года. Он соединился с Евгенией и принцем империи в Кэмдене, где жил во дворе иллюзий, замышляя свое собственное «возвращение с Эльбы», въезд во Францию через Бельгию.

Евгения написала Бетти на бледно-голубой бумаге с гербом: «Люди, которые падают с первого этажа, редко калечатся при падении; я упала с такой высоты, что внутри у меня все переломано».

На следующий год Луи-Наполеон умер от хлорала, примененного при двух операциях на мочевом пузыре. Месяц спустя Бетти получила каталог от фирмы «Кристи, Мэнсон и Вудс Лтд.» — 24 июня 1872 года в просторной зале на Королевской улице они выставляют на продажу «часть великолепных драгоценностей, собственность выдающегося лица, также несколько вееров и зонтиков». Баронесса принялась читать список и рассматривать в лупу изображения и вдруг воскликнула:

— Евгении пришлось продать свои драгоценности!

Разные ювелиры и разношерстные индийские принцы купили кое-что, а кто-то из Ротшильдов купил остальное. Я не могу сказать, кто именно.

Бетти упрекала меня, называла сумасшедшим, но я все же проследил судьбы тех, кто видел «Регент» на выставке в 1867 году. Барон Джеймс умер, Луи-Наполеон лишился власти, турок Абдул Азиз заколол себя ножницами в своем гареме, а царь Александр Второй был убит бомбой на улице. Конечно, это все могло случиться и без влияния бриллианта. А потом, в 1879 году, после отчаянного сражения принц империи был убит зулусом. Говорят, будто обнаружилось, что он носил при себе ту старую пулю, которая когда-то стала поводом для насмешек над ним. Евгения по пути в Зулуленд, куда она отправилась, чтобы взглянуть на место гибели сына, остановилась на Святой Елене и была встречена старой женщиной с букетом фиалок. То была Бесси Балькомб, та самая маленькая девочка, которая подарила фиалки императору и графу, когда они прибыли в Бриары, та самая, которая рассматривала шкатулку с драгоценностями, что и навело графа на мысль о бриллианте. Рука, которая чертит круги, замкнула и этот круг.

«Регент» и драгоценности короны снова оказались на Всемирной выставке 1878 и 1884 годов в Государственном зале Лувра. Они находились в округлой витрине, покрытой восьмиугольным стеклом,