Я видел святого Франциска, причем глаза его напоминали изумрудно-зеленые глаза шотландского священника, а выражение лица — просветленные лица моих спутников. Возможно, то был идеальный образ, созданный моей фантазией, которая неуклонно развивалась и крепла, порождая все новые мечты и видения.

Как бы то ни было, я знал, как выглядел святой Франциск.

Более того, я познал его душу. Я знал, как горько было Франциску, когда родной отец проклял его. Знал, какую радость он испытал, всецело отдавшись служению Христу. А самое главное — я знал, как велика была любовь, переполнявшая его сердце, любовь, заставлявшая его видеть во всех живущих своих братьев и сестер. Эту любовь он щедро изливал на простых людей, подобных тем, что встречались нам по дороге, на итальянских крестьян, трудившихся на своих полях и виноградниках, на горожан, на обитателей монастырей и хижин, что охотно давали нам приют по ночам.

Иными словами, во время пути я чувствовал себя совершенно счастливым. Восторг во мне все возрастал, и постепенно обстоятельства собственного рождения стали представляться мне чем-то вроде кошмарного сна, не имеющего никакого отношения к действительности.

Я чувствовал, что сердце мое навеки отдано святому Франциску и членам его братства. Да, я родился не там, где мне следовало родиться. Но если стать святым означало стать подобным святому Франциску, то я не представлял удела выше. Все происходящее со мной теперь казалось исполненным смысла. В душу мою спустились мир и блаженство, словно я вернулся в благословенные времена, когда все сущее на земле не знало ни зла, ни страха.

Повсюду мы видели детей, которые трудились на полях вместе с родителями или играли на деревенских улицах. Когда мы вошли в Ассизи, нам встретилось множество детей всех возрастов. Я сам, без всяких объяснений, догадался, что дети — это юные человеческие существа, еще не достигшие зрелости. Они ничуть не походили на жутких маленьких существ, моих заклятых врагов и ненавистников, которые, появись у них такая возможность, непременно убили бы меня. Смутное воспоминание о зловещем маленьком народе было единственным облачком, омрачавшим мое счастье. Впрочем, я старался не думать об исходившей от них угрозе и с удовольствием наблюдал за детьми и подростками, этими человеческими бутонами, которые распускались так медленно и неспешно. Долгие годы требовались им для того, чтобы обрести размеры и развить способности, которыми я обладал от рождения.

При виде кормящих матерей я вновь ощущал потребность в молоке. Но я знал, что груди этих женщин полны отнюдь не ведьминским молоком, которое я вытягивал из материнских сосков. Их молоко не обладало нужной мне силой. Впрочем, я уже вырос. Рост мой продолжал увеличиваться даже во время путешествия. И для всего мира я был высоким, красивым и крепким юношей лет двадцати.

Хотя душу мою порой посещали сомнения, я решил не открывать своим спутникам правды. Что бы ни случилось, думал я, мне лучше держать язык за зубами. Зачем нарушать очарование столь приятного пути? Ведь все вокруг так прекрасно: поля, виноградники, оливковые рощи и ласковое южное солнце, щедро согревающее землю своими лучами.

Город Ассизи стоял на возвышении, так что еще издали его можно было разглядеть во всей красе. Окрестности города, приветливые и зеленые, совсем не походили на холодные скалы и заснеженные горные вершины, окружавшие Доннелейт.

День ото дня воспоминания о Доннелейте становились все более расплывчатыми и туманными. Я понимал, что, если в ближайшее время не обучусь писать и не изложу тайнописью все произошедшее со мной, прошлое может стереться из моей памяти. Повторяю, порой я сам уже с трудом верил, что случившееся было явью, а не сном.

Но вернемся к нашему прибытию в Ассизи. Мы подошли к городским воротам в разгар дня. Войдя в город, мы сразу направились в дальний его конец, к базилике святого Франциска. То было впечатляющих размеров сооружение, красота которого не имела ничего общего с холодным величием собора в Доннелейте. Арки базилики оказались не остроконечными, а круглыми, а со стен глядели многочисленные изображения святого Франциска, выполненные столь искусно, что выглядели живыми. У одной из стен находилась гробница святого, к которой ежедневно приходили толпы паломников — точно так же, как к гробнице святого Эшлера в далекой Шотландии.

Люди обходили вокруг гробницы, массивного каменного надгробия, лишенного каких-либо украшений, возлагали на камень руки, целовали его и громко просили святого Франциска даровать им исцеление от недугов, утешение от скорбей, заступиться за них перед Всемогущим Господом.

Я тоже возложил руку на саркофаг и обратился с молитвой к святому Франциску, который давно стал для меня живым человеком, реальной личностью, облаченной в романтические покровы.

— Святой Франциск, — едва слышно прошептал я. — Я здесь. Я пришел к тебе. Пришел, дабы вступить в твое братство. Ты знаешь, я послан в этот мир, дабы тоже стать святым.

Стоило мне произнести эти слова — и душа исполнилась гордости и благодати. Никто из окружающих не ведал моей тайны. Никто не знал, что настанет день, когда я с благословения святого Франциска вернусь в Шотландию и буду наставлять людей на путь истинный, спасая их души для вечного блаженства. Никто не догадывался, что, несмотря на внешнее свое смирение, я способен достичь великих свершений.

Но я не мог не гордиться предстоящим мне великим поприщем. И в то же время сознавал, что гордыня и святость — вещи несовместные.

«Если ты вознамерился стать святым, ты должен очистить свою душу от скверны, — сказал я себе. — Возьми за образец для подражания святого Франциска, членов его братства и других святых, о которых они тебе рассказывали. Забудь о своих честолюбивых намерениях. Ибо истинный святой не должен притязать на святость. Удел святого — служить Христу. Господь может вознести тебя, а может низвергнуть в прах. Будь готов безропотно принять Его волю».

Но, хотя в молитве я исповедался перед самим собой и предостерег самого себя от заблуждений, уверенность в собственном высоком предназначении не оставляла меня. Я знал, мне уготовано засиять столь же ярко, как сияло изображение святого Эшлера в витражном окне.

Я провел у гробницы несколько блаженных часов, впитывая в себя благоговейный восторг тех, кто припадал к каменному надгробию, и упиваясь этим восторгом. Молитвенный пыл, который охватывал паломников в этом священном месте, я ощущал столь же пронзительно, как и музыку. Теперь я со всей очевидностью убедился в том, что наделен повышенной восприимчивостью, или, как выразились бы сегодня, сенсетивностью. Причем присущее мне свойство распространялось не только на музыку, но на все звуки. Трели и щебетание птиц, гул человеческих голосов, интонации речи, случайные созвучия, в ней возникающие, — все это неодолимо очаровывало меня. Как-то раз мне довелось встретить человека, речь которого была полна аллитераций; он так заворожил меня, что я впал в подобие гипнотического транса.

Но в базилике, около гробницы меня пленили исступленные и жаркие молитвы, страстная сила веры, которую пробуждал святой Франциск в душах людей, прибегающих к нему за помощью и утешением.

В тот же день спутники мои отвели меня в Карсери, удаленное от шумных городских улиц место, где Франциск и его первые последователи вели уединенную жизнь. Там еще сохранились кельи, в которых скрывались от мирских забот отшельники. Я любовался прекрасным видом на окрестные поля, виноградники и рощи и думал о том, что по этой земле ступали ноги святого Франциска. Здесь он возносил Господу свои молитвы.

Теперь я оставил даже мысль о побеге, об измене уготованному мне уделу. Бедность, смирение, воздержание, на которые я обрекал себя в будущем, ничуть не страшили меня. Меня тревожило другое: собственные тайные притязания. Я боялся, что легенда о святом Эшлере, питавшая мою гордыню, постепенно разъест и разрушит душу.

Джентльмены, позвольте мне сделать паузу в своем рассказе и обратить ваше внимание на одну весьма важную подробность. В Италии я провел никак не меньше двадцати лет, и все это время жил среди монахов-францисканцев. Сколько в точности лет я прожил в этой благословенной стране? Не знаю. Ибо никогда не считал проходившие года. Одно могу сказать: меньше тридцати трех. Это знаменательное число, соответствующее возрасту Христа, не стерлось бы из моей памяти.

Я сказал вам об этом, чтобы вы уяснили следующие обстоятельства. Во-первых, я ничуть не стремился вернуться в Доннелейт, понимая, что время для этого еще не настало. Во-вторых, на протяжении всего