полной неожиданностью.

— Я еду в центр, — сообщила Мона.

— Одну я тебя не отпущу, — встрепенулся Пирс. — Ты даже в лифте не должна спускаться без сопровождающих.

— Ерунда. Повсюду полно охранников. Я поеду на трамвае, ничего со мной не случится. К тому же мне надо подумать.

Но он, разумеется, отправился вместе с ней.

Со дня похорон матери он толком не спал ни единого часа. И до похорон тоже. Бедный красавчик Пирс — он выглядел таким усталым и несчастным, стоя на углу Каронделет и Кэнал-стрит в ожидании трамвая. Вряд ли за всю свою жизнь он хоть раз проехался на трамвае, подумала Мона.

— Тебе бы надо позвонить Клэнси, — обратилась она к нему. — Ты знаешь, что она несколько раз звонила?

Он кивнул головой.

— С Клэнси все в порядке. Они не одна, с ней Клэр и Джен. Джен, разумеется, плачет в два ручья.

Джен еще совсем маленькая девочка, подумала по себя Мона. Ей лучше не знать о том, что происходит сейчас. В случае чего, объяснить все Джен будет слишком трудно.

Трамвай оказался битком набит туристами. Похоже, жителей Нового Орлеана в нем почти не было. Благодаря яркой, хорошо выглаженной одежде туристы заметно отличались от местных. Ничего, когда прохладные дни минуют и наступит жаркое, душное лето, приезжие, как и все прочие, будут расхаживать полуголыми и растрепанными. Мона и Пирс уселись рядышком на деревянное сиденье, и трамвай, скрипя и дребезжа, понесся по Сент-Чарльз-авеню, этому скромному подобию Манхэттена, потом обогнул Ли-серкл и двинулся в центр города.

На углу Джексон-стрит и Сент-Чарльз-авеню город преображался как по волшебству. Улицу вдруг обступали громадные дубы, развесистые и кряжистые. Невзрачные дома, покрытые обшарпанной штукатуркой, исчезали. Здесь начинался другой мир — мир благоуханных магнолий и роскошных особняков с колоннами. Садовый квартал. Каждый, кто здесь оказывался, ощущал, как его окружает тишина, давящая, едва ли не вытягивающая душу.

Мона соскочила с трамвая прежде Пирса, перешла Джексон-стрит и пошла по Сент-Чарльз. Было не так уж холодно. По крайней мере здесь. В воздухе не ощущалось ни малейшего ветерка. Цикады распевали свои бесконечные песни. В этом году цикады появились слишком рано. Но Мона слушала их с удовольствием. Она любила их стрекотание. Ей никогда и в голову не приходило, что цикады распевают лишь в определенное время года, — казалось, они есть всегда. Стоит немного потеплеть, и они снова заводят свои песни. Наверное, она не могла бы жить там, где никогда не раздается этот незамысловатый мотив, думала Мона, шагая по потрескавшемуся тротуару Первой улицы.

Пирс молча следовал за ней. Оборачиваясь, она всякий раз встречала его растерянный, недоуменный взгляд, словно он засыпал на ходу и плохо представлял, куда и зачем идет.

Дойдя до Притания-стрит, они увидели множество припаркованных машин и людей, толпившихся вокруг дома. Вдоль улицы прохаживались вооруженные охранники. Некоторые из них, те, что работали в частных агентствах, были в форме цвета хаки. Другие — служащие полиции Нового Орлеана — красовались в своей обычной синей форме.

Мона почувствовала, что больше не в состоянии сделать ни шагу на злополучных высоких каблуках. Она сняла туфли и пошла дальше в чулках.

— Здесь полно большущих тараканов, — предупредил Пирс. — Смотри не наступи на какого-нибудь. Наверняка это не слишком понравится не только ему, но и тебе тоже.

— Мой дорогой мальчик, ты, как всегда, прав. Спасибо за предупреждение.

— О, Мона, я смотрю, ты выработала новый стиль общения. Сначала испробовала его на Рэндалле, теперь применяешь ко мне. Со всем соглашаешься и поступаешь по-своему. И все же зря ты разгуливаешь босиком. Можешь простудиться. И уж точно порвешь чулки.

— Да будет тебе известно, милый мой Пирс, в это время года никаких тараканов нет. По крайней мере на улице. Но зачем, спрашивается, я тебе об этом говорю? Ты же все равно не слушаешь. Пирс, ты отдаешь себе отчет в том, что наши матери умерли? И твоя, и моя? Их больше нет. Не помню, я уже говорила тебе об этом?

— Я тоже не помню, — пожал плечами Пирс. — Откровенно говоря, я хочу забыть о том, что их больше нет с нами. Мне все время кажется, мама вот-вот войдет в комнату и подскажет, как нам справиться со всем этим кошмаром. Скажи, ты знаешь, что мой отец изменял матери?

— Ты с ума сошел! Что за идиотская выдумка?!

— Тем не менее это так. У него есть другая женщина. Не далее как сегодня утром я видел их вместе в кафе. Он держал ее за руку. Кстати, она тоже из Мэйфейров. Зовут ее Клеменс. И я видел, как отец ее поцеловал.

— Ну и что с того? Это был обычный родственный поцелуй, и не более того. Да будет тебе известно, я прекрасно знаю эту Клеменс. Она работает в центральном офисе. Я много раз видела, как она завтракает в кафе.

— И при всем при этом она любовница моего отца. Уверен, мама об этом знала. Надеюсь только, она не слишком переживала.

— Да я никогда в это не поверю. Дядя Райен не такой, — решительно возразила Мона и в ту же минуту осознала, что уже поверила. Конечно, Пирс прав. Откровенно говоря, удивляться тут нечему. Дядя Райен — красивый, преуспевающий, приятный во всех отношениях мужчина. Они с Гиффорд прожили вместе невероятно долго и, конечно, успели чертовски друг другу надоесть.

Впрочем, о подобных вещах лучше не думать. Тетя Гиффорд отошла в мир иной и предана земле. Она успела умереть прежде, чем начались эти повальные убийства. Ее оплакали должным образом, потому что тогда у членов семьи Мэйфейр еще было время достойно проводить в последний путь своих покойников. А когда умерла Алисия, всем было уже не до того. Мона вдруг осознала, что не имеет понятия, где сейчас находится тело матери. По-прежнему в клинике? Или в морге? Нет, о подобных вещах тоже лучше не думать. Как бы то ни было, Алисия уснула вечным сном. И теперь ничто не потревожит ее покой. Мона почувствовала, как к горлу подкатил ком, и судорожно сглотнула.

Они пересекли Честнат-стрит и оказались в небольшой толпе охранников и родственников. Там были Элали, и Тони, и Бетси Мэйфейры. Гарви Мэйфейр стоял на крыльце вместе с Дэнни и Джимом. Сразу раздалось несколько голосов, приказывающих охранникам пропустить Мону и Пирса в дом.

Охранники в холле. Охранники в гостиной. У двери в столовую тоже маячила массивная широкоплечая фигура в пятнистой форме.

Мона ощутила знакомый запах, точнее, слабый, с трудом различимый остаточный аромат. Точно такой же едва уловимый аромат исходил от одежды и белья, присланных из Хьюстона. И от Роу-ан, когда ее привезли в клинику.

На лестничной площадке тоже стояли охранники. Они были в коридоре и, разумеется, у дверей в спальню. В спальне сиделка в белом нейлоновом халате возилась с капельницей. Роуан недвижно лежала под кружевным покрывалом. Бледное лицо, лишенное всякого выражения, казалось крошечным среди пышных кружевных оборок подушки. Майкл, сидя у кровати, курил сигарету.

— По-моему, в этой комнате уже не осталось кислорода, — заметила Мона.

— Да, детка, пожалуй, ты права, — согласился Майкл, — Но есть здесь кислород или нет, от этого ничего не изменится.

С вызывающим видом Майкл затянулся еще раз и раскрошил окурок в стеклянной пепельнице. Голос его, приглушенный горем, стал более мягким и благозвучным.

В дальнем углу комнаты на стульях с высокими спинками сидели Магдален Мэйфейр и старая тетушка Лили. Обе почти не двигались. Магдален беззвучно шептала молитвы, перебирая четки, и янтарные бусины слегка посверкивали в ее руках. Глаза старушки Лили были закрыты.

Лица остальных родственников Мона не могла рассмотреть в полумраке. Круг света от лампы, стоявшей у кровати, выхватывал из тени лишь Роуан Мэйфейр. Женщина, лежавшая без сознания, выглядела невероятно маленькой и по-детски хрупкой. Волосы, зачесанные назад, придавали ее лицу что-то мальчишеское. Или ангельское.