слюну на грудь. Наступил вечер. Мне представился темный, сырой, заросший мхом грот с фрески Диавла.
Двое старых друзей, чьи тела так и не соединила близость. Два старых говорящих мешка с нечистотами, из сморщенной пятнистой кожи, занятые беседой, словно Эгерия[102] и Нума в темной глубине грота.
В Септы Плача Гелиады[103].
Храм Сераписа[104].
Два алебастровых флакона у Косма.
Я навестила Публия. М. Поллион и Т. Соссибиан в сопровождении юного Афера как раз покидали дворец. Шел снег. Я поцеловала Афера. Публий лежал с закрытыми глазами. Он шумно дышал во сне, на верхней его губе выступила обильная испарина. Я недвижно сидела рядом с моим другом, вслушиваясь в его дыхание, и вдруг мне почудилось пение, слова и ритм песни. Я вспомнила даже ее название — «Журавли огласили курлыканьем звонким долину Стримона»[105]. И вновь услышала я, как поет эту песню юная и такая красивая Латрония. Каким ярким румянцем пламенели ее щеки! Как весело блестели большие глаза!
Марк Поллион пересказал мне эту сентенцию Публия. Публий, Марк, Герулик, Тиберий и Афер беседовали о богах древних римлян, о боге греческих философов и о бессмертии души. Вдруг Публий заявил:
— В детстве мне довелось увидеть Бога. У него были черты моей матери. Я готов поклясться, что человек, узревший Бога, навсегда расстается с желанием обрести бессмертие.
Проценты к календам.
Спатале входит в комнату и, разорвав на себе тунику, объявляет, что нынешней ночью скончался П. Савфей. Эта новость нисколько не взволновала меня. Как-то в разговоре о нашей ушедшей юности Публий сравнил ее со старой амфорой, потерявшей этикетку. Вот я и представила себе такую старую амфору. Потом представила, что горлышко этой амфоры обмотано повязкой из египетской шерсти. И поделилась этим сравнением со Спатале. Она мрачно глянула на меня и что-то презрительно буркнула, словно я вымолвила непристойность.
Два петушиных боя нынче вечером.
Три петушиных боя нынче вечером.
Четыре петушиных боя нынче вечером.
Двадцать четыре мешочка золота.
Публий неизменно все в жизни возводил к Туллу Гостилию[106] .
Одна сетийская фига.
Лещ и сорока.
Старая кормилица Плекузы из племени вандалов рассказала нам, что принадлежит к клану хасдингов. И вот нынешней ночью мне снится такой сон.
Младенец в тщетном ожидании молока теребит коричневый сосок, пронзительно кричит и тычет кулачком в иссохшую материнскую грудь.
Ржавчина разъедает шлем Гектора[107]. Вот уж несколько тысячелетий. Что же от него осталось? Почти незаметный зеленый травяной бугорок под стенами Трои.
В полдень немного сетийского вина в хрустальном стаканчике.
Пиршество у Марцеллы, где Спурий, пьяный до безобразия, возгласил, заикаясь:
— Мы же не животные!
Все хохотали до слез.
Публий любил плакучие ивы на Виминале.
