– Нет.

Он решил дождаться такси у светофора, в том месте, где улица выходила на круглую площадь. Упрямо мотал головой, отказываясь от ее предложения. Твердил, что ни за какие блага не войдет в ее бывший дом. Этот дом принадлежал ее «прошлой жизни». Он предпочитал хоть целую вечность быть частью ее тайны, нежели стать свидетелем всего, что составляло ее жизнь с Томасом.

– Меня это не интересует, – повторял он. И прощально помахал ей рукой, как, бывало, в детстве.

Анна поставила «эспас» у своей ограды.

Войдя в дом, она навела чистоту, потом отправилась на почту. Купила две посылочные коробки. На обратном пути зашла к слесарю – его мастерская находилась между почтой и ее домом. Но слесаря на месте не оказалось.

Она спросила у его супруги, когда его можно застать.

– Да он скоро вернется, – ответила та.

Вернувшись к себе, она просмотрела бумаги Томаса (налоговые квитанции, банковские чеки, военный билет, избирательная карточка) и удивилась, обнаружив, как мало у него вещей. Ей хватило одной коробки, чтобы упаковать все это.

В десять часов в дверь позвонил слесарь, которого прислала жена. Он сменил замки на садовой калитке и входной двери дома.

– Вот, держите, мадам, это старые замки и ключи к ним. Они еще вполне могут послужить.

– Ну так и возьмите их себе.

Слесарь бросил замки в свою сумку.

– Уезжаете, значит?

– Да, уезжаю.

– А дом продали?

– Да.

– Тогда зачем же было менять замки?

– У меня вчера украли связку ключей.

– И куда ж вы переезжаете?

– Возвращаюсь к матери, в Бретань.

– Вот это вы правильно решили.

Она поблагодарила его за понимание.

Подождала еще в почти пустом доме.

В четырнадцать часов у нее выключили счетчики газа и электричества. Техник сказал, что суммы, превышающие обычную оплату, придется снимать с ее банковского счета.

– Это не страшно, месье, я оставила в банке распоряжение на автоматическое отчисление денег. Извините, что не предлагаю вам кофе. У меня здесь уже нет кофеварки.

– Да если бы и была, мадам, все равно у вас уже электричества нет.

И они рассмеялись.

– Желаю вам удачи, – сказал он вдруг, ни с того ни с сего, протянув ей руку.

И этот совершенно необъяснимый жест бесконечно согрел ее. Она принялась набивать вторую почтовую коробку одеждой, оставшейся от Томаса. Но вещей было слишком много, и она отказалась от своего намерения. Выбросила пустую смятую картонку вместе с его куртками, костюмами и рубашками в один из городских контейнеров для мусора, всегда стоявших на улице.

Потом написала адрес офиса, где работал Томас, на единственной почтовой коробке, которую собрала раньше. Не вложила в эту посылку никакого письма.

Настал час, когда увезли и ее инструменты. У нее не хватило сил поговорить с грузчиками. Ей было больно дышать. После того как рабочие сели в свой огромный фургон, она так и осталась сидеть на крыльце, в теплом воздухе, глядя на голый вяз, на пустой сад, на сиротливые прутья розовых кустов.

Протерев последний раз пол в доме, она села в машину, предоставленную ей хозяином гаража. И поехала в Шуази. Приняла ванну, включила стиральную машину.

Они отправились поужинать чуть дальше, на Марну. Но пришли слишком рано. Хозяин ресторана попросил их вернуться к половине девятого.

– А пока не хотите ли чего-нибудь выпить?

Жорж повернулся к Анне:

– Хочешь аперитив?

– Нет, мне пить не хочется. Странная какая-то сегодня погода, – ответила она.

– Душно.

– Душно и парит. Даже дышать трудно, правда?

– Загрязнение окружающей среды, – изрек ресторатор.

– Хотелось бы остаться на воздухе, – сказала Анна.

– Ладно, мы пока прогуляемся к Марне, – сказал Жорж хозяину ресторана.

И они ушли.

Они шагали по берегу, глядя на мерзкую реку, текущую у их ног.

Долина Марны – как, впрочем, и Париж – была до ужаса зловонной.

Тошнотворная смесь запахов человеческой деятельности: заводского дыма, выхлопных газов, табака, духов, пота и мыла – отравляла воздух.

– Знаешь, Жорж, эта ненормально теплая зима наводит на меня тоску, – сказала вдруг Анна.

Он взглянул на часы.

– Ну-ка, пойдем!

И они ускорили шаг. Она держала его под руку. Наконец они вышли на широкую площадь, окруженную голыми стенами. Он отворил дверь узенькой, как часовня, церквушки.

Слава богу, хотя бы здесь, внутри, стоял ледяной холод.

В нефе пахло ладаном и еще чуть-чуть мхом, плесенью, лесом и грибами.

Они с удовольствием уселись на плетеные стулья, однако скоро к ним подошел священник (облаченный в спортивный костюм) и попросил выйти – ему пора было запирать церковь.

– Церковь? Это сильно сказано, – прошептал Жорж.

– Да, она маленькая, но все же это церковь.

– Отец мой, а сколько времени церкви стоят открытыми в наши дни?

– Только в продолжение служб.

– А потом Бог уходит?

– А потом, месье, Бог остается один, – ответил священник-спортсмен.

Он закрыл глаза. Постоял с опущенными веками. И пренебрежительно сказал Жоржу:

– Бог всегда здесь, но всегда один.

Они покинули священника, церковь, плесень, Бога с его одиночеством, площадь, Марну. Пошли ужинать.

Внезапно Жоржа охватил страх.

– А что, если Томас не уехал в Лондон? Что, если он и она явятся сюда – поужинать вечерком в этом ресторане?

Анна засмеялась.

– Это было бы крайне интересно, но ни на йоту не изменило бы то, что я задумала.

И все-таки Жоржа мучило беспокойство. Всякий раз, как открывалась дверь, он настораживался.

– Ну не волнуйся ты так, – уговаривала его Анна. – Он наверняка в Лондоне.

– А вдруг да не в Лондоне?

– Жорж, спасибо тебе, – сказала она ему.

Они уже поужинали. И снова шли по берегу Марны. В ресторане они пили вино. И теперь держались за руки. По пути они увидели две плакучие ивы. Потом череду коричневых байдарок, а за ними – вереницу одноместных яликов, скрепленных между собой цепью. Внезапно он привлек ее к себе. Судорожно обнял. Она оттолкнула его.