Пропустив мои слова мимо ушей, Элинор присаживается на краешек стула. Потом в течение нескольких секунд холодно разглядывает меня в упор.

– Насколько мне известно, Ребекка, вы отказались от врача, которого я рекомендовала. У кого вы наблюдаетесь сейчас?

– У Венеции Картер. – Это имя причиняет мне мучительную боль. А Элинор и бровью не ведет. Она ничего не знает. – Вы виделись с Люком? – спрашиваю я.

– Еще нет. – Она аккуратно снимает перчатки из телячьей кожи и окидывает взглядом мой живот, обтянутый больничной рубашкой. – Вы набрали слишком много лишнего веса, Ребекка. Ваш врач это одобряет?

Видите? В этом она вся. Нет чтобы просто спросить, как дела, или сказать, что я чудесно выгляжу.

– Я беременна, – отрезаю я. – У меня крупный ребенок.

Элинор непробиваема.

– Надеюсь, не слишком крупный. Раскормленные дети – это вульгарно.

Вульгарно? Да как она смеет оскорблять моего милого крошку?

– Ну и пусть растет большой, я только рада, – вызывающе заявляю я. – Больше места для… для татуировок.

На этот раз я замечаю, как от шока меняется практически неподвижное лицо Элинор.

Все, пропали ее швы. Или скрепки. Или на чем там держится ее кожа.

– А разве Люк не рассказывал вам о наших планах насчет татушек? – Я прикидываюсь удивленной. – Мы нашли специального татуировщика для новорожденных, его можно вызвать прямо в родильную палату. На спине мы договорились вытатуировать орла и наши имена на санскрите…

– Вы намерены делать татуировки моему внуку? – Ее голос звучит как ружейный залп.

– А как же! Знаете, Люк пристрастился к татуировкам еще во время нашего медового месяца. У него их пятнадцать! – Я жизнерадостно улыбаюсь. – А когда родится ребенок, появится еще одна – имя ребенка на руке. Мило, правда?

Элинор стискивает свою «Келли» так крепко, что под кожей проступают вены. Не могу понять, верит она мне или нет.

– Вы уже выбрали имя? – наконец спрашивает она.

– Угу, – киваю я. – Если мальчик – Армагеддон, если девочка – Маракуйя.

Похоже, на время Элинор лишается дара речи. Вижу, как в отчаянии она пытается поднять брови или нахмуриться – что-то в этом роде. И почти сочувствую ее настоящему лицу, которого и не разглядишь под ботоксом, как зверя в тесной клетке.

– Армагеддон? – умудряется выговорить она.

– Здорово, правда? Элегантное имя и в самый раз для мачо. Да еще редкое!

Судя по виду, Элинор вот-вот взорвется. Или сдуется, как лопнувший шарик.

– Этого я не допущу! – вдруг вскипает она и вскакивает. – Эти татуировки! Имена! Вы… донельзя безответственная…

– Безответственная? – перебиваю я. – Да что вы говорите? Зато, по крайней мере, не собираюсь бросать… – Я обрываю себя, будто злые слова обожгли мне рот. Нет, не могу. Не стану я швырять в лицо Элинор самое страшное обвинение. Во-первых, мне не хватит сил. И потом, я отвлеклась: в разгар ссоры в голове зашевелились мысли.

– Ребекка… – Элинор подходит к постели, изумленно хлопая ресницами. – Не знаю, откровенны вы со мной или нет…

– Помолчите! – Я вскидываю руку, не задумываясь о том, грубо веду себя или нет. Мне необходимо сосредоточиться. Как следует подумать. У меня будто вдруг открылись глаза, все стало на свои места.

Элинор бросила Люка. Теперь Люк бросает нашего малыша. История повторяется. Интересно, а Люк это понимает? Если бы он только задумался и понял, что творит…

– Ребекка!

Я словно просыпаюсь. Элинор, похоже, сейчас лопнет от ярости.

– О, Элинор, простите. – Весь мой задор улетучился. – Спасибо, что зашли, но я уже устала. Заезжайте как-нибудь на чай.

Элинор, похоже, выдохлась. Наверное, она тоже настраивалась на бой.

– Прекрасно, – ледяным тоном отчеканивает она. – Я остановилась в «Кларидже». Вот материалы по моей выставке.

Она вручает мне особое приглашение и глянцевый буклет под заголовком «Коллекция Элинор Шерман». . Обложка украшена фотографией элегантной белой плиты, на которой лежит вторая, поменьше, но тоже белая.

Современное искусство – это не мое.

– Спасибо. – Я с сомнением разглядываю буклет. – Непременно придем. Спасибо, что навестили. Всего хорошего!

Одарив меня последним пристальным взглядом, Элинор подхватывает перчатки, сумку и быстрым шагом покидает палату.

Едва оставшись одна, я роняю голову в ладони и задумываюсь. Мне обязательно надо достучаться до