настойкой, а потом завернули в чистое полотно. Мягкие вопросы Томаса пленник пропускал мимо ушей. Когда перевязка была закончена, Фуггер просто прошел за закутанной в плащ фигурой в зал для трапез.

Хотя рядовые члены отряда ужинали с остальными братьями и послушниками, Джанни, Томас и Фуггер присоединялись к главе этих иезуитов, Николаю — болтливому неаполитанцу, обильному телесами и скудному волосом. Они сидели за небольшим отдельным столом, предназначенным для почетных гостей. Бумаги Томаса, подписанные императором и высокопоставленными членами Общества Иисуса, гарантировали ему особое внимание. Внимание, без которого Томас предпочел бы обойтись, потому что брат Николай, обитавший вдали от интриг Рима, изголодался по разговорам и жаждал сообщить свое мнение по поводу всего того, что делается неправильно и что следовало бы предпринимать. Томас предпочел бы слушать отрывки из Библии, которые читались за аналоем в дальнем конце зала, но из вежливости кивал и даже изредка отзывался. Джанни ел мало, почти не пил, ничего не говорил и ко всему прислушивался, Фуггер только смотрел в тарелку, пока Джанни шепотом не приказал ему есть.

— Ты нас так не обманешь, Фуггер. Если ты умрешь от недоедания, то кто же отвезет медальон в Рим, чтобы освободить Марию от стражников, которые сейчас, наверное, так ее забавляют?

Брат Николай отчаялся добиться интересной беседы.

— Когда-то я состоял в ордене молчальников. — Его голос зазвучал жалобно. — Я провел три года на побережье Дании. Из всех мест, какие я посетил в этом мире, это — самое пустынное и голое. Невежество местных жителей поражает — то есть во всем, кроме плотского греха. Даже в монастыре. Нет, особенно в монастыре. С тех пор я не одобряю молчаливого созерцания. Словами хотя бы можно уличить людей в их греховных поступках. Вот почему здесь я поощряю разговоры, дебаты, обсуждения. Нам необходимы слова. Вы со мной согласны?

Он говорил, демонстративно глядя прямо на Томаса. Тот улыбнулся.

— Я считаю, что определенно существует время для слов. Иначе как бы мы могли распространять знания о Божьей любви, о Его милосердии и прощении человечества, ради которого был принесен в жертву Его Сын Единородный — Искупитель?

— Делами. — Голос Джанни был тихим и напряженным. — Слова — слабые орудия, их слишком легко неправильно истолковать. Дела — решительные, смелые, верные, они безошибочны. Грешник игнорирует слова, призывающие его раскаяться в своем грехе. Но он не может игнорировать факел, вложенный в костер у его ног.

Брат Николай был изумлен тем бурным словоизлиянием, которое вызвала его фраза, но отнюдь не огорчен. Наконец-то начался диспут!

— Ну что ж, папа Иннокентий Третий был с вами согласен, молодой человек. «Дела стоят выше размышлений», как он говорил.

Взгляд Томаса был устремлен на сидевшего напротив него юношу: очистительный огонь, о котором говорил Джанни, пылал внутри его сердца, впервые ярко видимый в нем.

— Прощение — это тоже поступок, не так ли?

— Прощение… это слово.

Огонь погас — опустившиеся веки затушили его. Томас обратил внимание на то, что Фуггер оторвал взгляд от еды, которую бесцельно двигал по тарелке, и теперь пристально смотрит на Джанни. За спиной брата Николая один из послушников наклонился вперед, чтобы снова наполнить кубок своего господина вином. Томас уже раньше заметил этого человека в простой шерстяной сутане — среди лекарственных трав, с капюшоном, надвинутым на лицо. Заметил его именно потому, что тот не хотел быть замеченным… Нет, желание тут было ни при чем, он просто не присутствовал, если вы не выделяли его взглядом намеренно. Томас отметил эту странность: крупный мужчина, который двигается как маленький и скрытный. Он попытался заговорить с ним, расспросить о жасмине. Вытянутый палец послужил ответом — единственным откликом, которого ему удалось добиться. Чтобы предотвратить очередное замысловатое высказывание, которое готовился произнести говорливый хозяин, Томас указал на человека, наливающего вино.

— И тем не менее в ваших владениях некоторые предпочитают бессловесный мир, брат Николай.

Неаполитанец оглянулся — немного испуганно.

— О, вечно он мне устраивает такое! Случается, вы совершенно уверены в том, что вы в комнате одни. А он стоит там вот так. Да-да, наливай мне вино. — Он поднял свой кубок. — Он вполне заслужил свое имя. За те пять лет, что я живу здесь, и, говорят, за предыдущие пятнадцать он не произнес ни одного звука. Он слышит, он повинуется, он… ходит вокруг. Тихо. Но не разговаривает. Скорее всего, не может.

— А его имя?

— Не слишком оригинальное, боюсь. Его называют брат Молчальник.

Рядом с Фуггером начал подниматься кубок, и глаза пленника поднялись следом, к капюшону, который чуть распахнулся, частично открывая лицо. Не очень много — только правую часть. И сначала Фуггеру показалось, что это даже не лицо, настолько мало это походило на часть настоящего человеческого лица. Там, где должен был находиться глаз, измеряющий уровень вина в кубке, оказалась только неровная впадина, глазница с давним шрамом, перерезанным более темной красной полосой от отсутствующей брови до верхней части скулы. Нос выглядел так, словно был наполовину сожжен: лоскут кожи, повисший над провалом рта. Когда мужчина наклонился, капюшон приоткрылся и с другой стороны, и там блеснул единственный глаз, бледно-голубой, словно лед на рыбном пруду. Это были развалины лица. На краткий миг Фуггер снова увидел другое лицо, смеющееся в придорожной таверне в Баварии, когда тот человек отрубал Фуггеру кисть руки; лицо, завывающее внутри калейдоскопа в сиенском дворце и наконец вопящее в смертной муке на перекрестке в долине Луары — том самом перекрестке, куда Фуггер сейчас ведет этих людей. При каждом столкновении с тем человеком начиналась ужасная боль, и конец ей пришел только тогда, когда это обезображенное лицо пронзил кинжал Фуггера. На перекрестье дорог он убил человека, которого звали Генрих фон Золинген. Девятнадцать лет назад Фуггер убил своего мучителя. Он определенно убил его. Но сейчас, глядя на ужасающие шрамы безмолвного брата и его единственный голубой глаз, Фуггер был почти готов поверить, что он этого не сделал. Этот невыразимый кошмар заставил пленника броситься к двери и там давиться, пока скудное содержимое его желудка не выплеснулось наружу.

Охранник последовал за ним и встал в дверях, а Фуггера все выворачивало — снова и снова, пока во рту не остался один только горький вкус желчи. На грядке лаванды, прижимаясь к душистым растениям и, сквозь них, к земле, он пытался спрятаться глубоко в земле Тосканы — как когда-то хоронил такой же ужас в куче мусора под виселицей. Когда он там зарылся, его дыхание постепенно выровнялось, глаза смогли сфокусироваться на фиолетовых веточках, ноздри наполнились их ароматом, прогнав страшные видения. Их тотчас сменило другое, из того же времени: жуткие тайные снадобья и черный маг по имени Джанкарло Чибо, который пытался призвать дух умершей королевы, воспользовавшись ее шестипалой кистью. И Анна Болейн явилась — но только к самому Фуггеру. Она спасла его, дала ему мужество, которое было так необходимо для того, чтобы сражаться и помочь Жану Ромбо выполнить свою клятву.

Лежа среди лаванды и вдыхая запах чистоты, Фуггер снова увидел королеву такой, какой она ему явилась, — в белоснежном одеянии, с густыми черными волосами, рассыпавшимися по открытым плечам. Дух королевы, дающей ему силы поступать так, как он не мог никогда раньше, — мужественно. Однажды Фуггер уже предал ее ради своей семьи. Предал своего лучшего, своего единственного друга Жана Ромбо поцелуем Иуды.

— Нет!

Он похоронил свой беззвучный крик в грядке лаванды. Он не сможет предать их еще раз. Даже ради дочери, которую любит больше жизни. Должен существовать другой путь.

Протянув перебинтованную руку, Фуггер отыскал первый шаг к этому пути. Повернувшись спиной к охраннику, который вышел следом за ним, пленник поднялся с лавандовой грядки на колени.

— Помоги мне, друг, будь милосерд! — воскликнул он. Охранник двинулся к нему, недовольно ворча. Когда он приблизился на расстояние одного шага, Фуггер постарался как можно крепче ухватить черенок лопаты, подхватил ее культей второй руки и занес ее вверх и чуть в сторону. Металлическая пластина ударила охранника по макушке, Фуггер не стал задерживаться, чтобы проверить, насколько удачным получился удар. Он подозревал, что не слишком. Но возможно, этого будет достаточно, чтобы успеть влезть на вишневое дерево и перебраться через стену.