но одно могу сказать наверняка: во время прогулки они пили.

Когда гуляки вернулись домой, я не спал. Лайонел вел себя тихо, он всегда был спокойный мальчик. Но Стелла вся горела от возбуждения после того, что увидела – всех этих женщин прямо на улице, возле притонов. Мы уселись на лестнице, Стелла и я, и долго шептались, обсуждая прогулку, после того как Лайонел помог Джулиену подняться к себе на третий этаж и уложил его спать.

Потом мы со Стеллой отправились на кухню и открыли бутылку шампанского. Она заявила, что достаточно взрослая и вправе выпить глоток-другой; конечно, она не стала меня слушать, да и кто я был такой, чтобы останавливать ее. Дело кончилось тем, что она, Лайонел и я протанцевали на заднем дворике до самого рассвета. Стелла танцевала регтайм-дэнс, которому научилась во время прогулки. Она сказала, что Джулиен отвезет их в Европу и покажет весь мир, но, разумеется, ничего этого не произошло. Думаю, они знали не больше моего, сколько лет Джулиену. Когда я увидел на могильной плите год рождения – 1828, то испытал шок, уверяю вас. Только тогда я многое понял. Не удивительно, что он был способен заглядывать в будущее – ведь на его глазах прошел целый век.

И Стелле предстояло прожить долгую жизнь. Как-то она сказала несколько слов, которых мне не забыть. Произошло это спустя много лет после смерти Джулиена. Мы вместе обедали в ресторане «У двух сестер». В то время у нее уже была Анта, ну и, разумеется, она не стала утруждаться, чтобы выйти замуж или хотя бы назвать отца. Это еще та история, я вам скажу. Из-за нее все общество буквально пришло в бешенство. Но о чем это я говорил? Мы обедали, и она сказала, что будет жить столь же долго, как Джулиен. Сказала, что Джулиен взглянул на ее ладонь и изрек предсказание. Она собиралась жить долго.

Подумать только! Пасть от руки Лайонела в неполных тридцать лет! Боже мой! Но вы ведь понимаете, что за всем этим стояла Карлотта?

К этому времени Ллуэллин уже едва шевелил языком. Я принялся расспрашивать его о Карлотте и о выстреле, но он не стал об этом больше говорить. Разговор начал пугать его. Он перевел его на другую тему и принялся бормотать о том, как бы ему хотелось получить «автобиографию» Джулиена. По его словам, он готов был все отдать, чтобы однажды попасть в особняк и забрать рукопись, если она до сих пор хранится в той комнате наверху. Но пока там живет Карлотта, у него нет ни малейшего шанса.

Знаете, там есть чердак, где устроены кладовые под крышей, вдоль всего дома. С улицы ничего не видно, но это так. Джулиен хранил там свои сундуки. Бьюсь об заклад, именно туда Мэри-Бет спрятала его автобиографию. Она даже не стала утруждаться, чтобы сжечь ее. Это было не в ее характере. Просто она не хотела, чтобы бумаги попали в мои руки. А затем в доме поселилась та гадина Карлотта. Кто знает, что она сделала со всеми вещами Джулиена?

Не желая упускать возможности, я настойчиво поинтересовался, не происходило ли в доме чего-нибудь странного, сверхъестественного. (Имея в виду других призраков, не вызванных Джулиеном.) Это был, конечно, один из тех наводящих вопросов, каких я стараюсь избегать, но за несколько часов, проведенных со мной, Ллуэллин ни словом не обмолвился по этому поводу, если не считать странного случая с Джулиеном. Мне этого было мало, я хотел услышать что-то еще.

Его реакция на мой вопрос о привидениях была очень бурной.

– А, вот вы о чем, – сказал он. – Это было ужасно, просто ужасно. О таком не рассказывают. Кроме того, скорее всего, со мной сыграло шутку мое воображение.

Он почти совсем отключился. Я помог ему добраться до квартиры над книжной лавкой. Он снова и снова повторял, что Джулиен оставил ему деньги на дом и на лавку. Джулиен знал, что Ллуэллин любит поэзию и музыку и что ему ненавистна его работа клерком. Джулиен хотел дать ему возможность обрести свободу, что и сделал. Но единственной книгой, которой не хватало Ллуэллину, было жизнеописание Джулиена.

Мне больше так и не удалось вызвать его на такую долгую и откровенную беседу. Когда я вновь попытался поговорить с Ллуэллином несколько дней спустя, он держался вежливо, но очень осторожно. Извинился за то, что выпил лишнего и чересчур много болтал, хотя, как он сказал, ему понравилась наша встреча. Я не сумел еще раз уговорить его отобедать со мной или побеседовать подробно о Джулиене Мэйфейре.

Я еще несколько раз заглядывал к нему в лавку. Задавал ему много вопросов о семье Мэйфейров. Но я так и не смог вновь завоевать его доверие. Однажды я снова спросил, правду ли говорят люди, что дом на Первой улице посещают привидения. Об этом ходило столько всяких слухов.

Лицо его приняло то самое выражение, которое я видел в первую нашу встречу. Он отвел глаза и вздрогнул.

– Не знаю, – сказал он. – Может, там и было привидение, как вы говорите, я не люблю думать о таких вещах. Мне всегда казалось, что это… наказание свыше, знаете ли, что мне все пригрезилось.

Когда я на него нажал, возможно излишне, он признался, что Мэйфейры – довольно странное семейство.

– Не дай вам Бог досадить этим людям. Взять, к примеру, Карлотту Мэйфейр. Она настоящее чудовище, без преувеличения.

Выглядел он при этом очень смущенным. Я спросил, не навредила ли она ему чем-нибудь, а он лишь отмахнулся, сказав, что она всем вредит. Было видно, что он встревожен, сбит с толку. Затем он произнес нечто весьма любопытное, и я записал его слова тотчас по возвращении в отель. Он сказал, что никогда не верил в жизнь после смерти, но когда он думает о Джулиене, то приходит к убеждению, что тот все еще где-то существует.

– Знаю, вы сочтете, что я сошел с ума, раз говорю такое, – сказал он, – но готов поклясться, что это истина. Ночью, после нашей с вами первой встречи, мне приснился Джулиен.

Он многое мне сказал. Когда я проснулся, то не смог ясно припомнить весь сон, но у меня осталось ощущение, будто Джулиен не хочет, чтобы мы с вами снова беседовали. Я и сейчас не хотел ни о чем говорить, но… в общем, мне кажется, я должен был вам это сказать.

Я ответил, что верю ему. Ллуэллин продолжал рассказывать о Джулиене, который во сне был не таким, каким он его помнил. Что-то в его образе определенно изменилось.

– Он показался мне мудрее, добрее, как раз таким, каким и должен быть, по нашим представлениям, любой, кто отошел в иной мир. И он не выглядел старым. Впрочем, и молодым его тоже нельзя было назвать. Я никогда не забуду этот сон. Он был… абсолютно реальный. Готов поклясться, что Джулиен стоял у моей кровати. И одну вещь, которую он сказал, я все-таки запомнил. Он сказал, что в жизни есть неизбежные явления, но и их можно предотвратить.

– Какие явления? – спросил я.

Он покачал головой. И больше не сказал ни слова, несмотря на все мои попытки надавить на него. Однако он признал, что не помнит, чтобы Джулиен запрещал нам разговаривать. Но уже то, что Джулиен появился в его сне, заставило Ллуэллина почувствовать себя предателем. Мне так и не удалось заставить его повторить эту историю, когда представился следующий случай встретиться.

В последний раз я видел Ллуэллина в конце августа 1959 года. Это был уже совсем больной человек. У него сильно дрожали губы и левая рука, а речь была не совсем ясная. Я понимал его с трудом. Я честно признался, что его рассказ о Джулиене означал для меня очень много и что я до сих пор интересуюсь историей семьи Мэйфейр.

Сначала мне показалось, что он не вспомнил ни меня, ни нашу с ним встречу, – такой отрешенный у него был вид. Потом он, видимо, узнал меня и разволновался.

– Пройдемте со мной в подсобку, – сказал он, безуспешно пытаясь подняться из-за конторки; пришлось мне помочь ему. Он нетвердо держался на ногах. Мы прошли в дверной проем, завешанный пыльной шторой, и оказались в маленьком складском помещении; там он остановился и уставился на что-то, но я ничего не увидел.

Он как-то странно рассмеялся и махнул рукой, словно отпуская кого-то. Затем он достал коробку, откуда вынул трясущимися руками пачку фотографий. На всех снимках был Джулиен. Ллуэллин передал мне фотографии и, казалось, хотел что-то произнести, но язык его не слушался.

– Не могу выразить, что они значат для меня, – сказал я.

– Понимаю, – ответил он. – Потому и хочу, чтобы они хранились у вас. Вы единственный, кто сумел понять Джулиена.

И тогда мне стало грустно, ужасно грустно. Действительно ли я сумел понять этого человека? Наверное,