иностранцев, торгующих всякого рода товарами, а кроме того, присутствует многочисленное и процветающее «цветное» население – главным образом это отпрыски плантаторов и африканских наложниц, освобожденные от рабства их белыми отцами и теперь неплохо зарабатывающие. Есть среди них музыканты, ремесленники, мелкие торговцы, есть и женщины, пользующиеся, несомненно, дурной славой. Не могу осудить мужчин, предпочитающих цветных любовниц или компаньонок, – женщины эти на удивление красивы: золотистая кожа и огромные черные глаза, подернутые влагой. Надо отметить, что они вполне сознают свое очарование, одеваются чрезвычайно броско и владеют множеством собственных черных рабов.

Как мне сказали, их становится все больше и больше, и невольно возникает вопрос: какая судьба ждет цветных красавиц, когда молодость останется позади?

Что касается рабов, то их ввозят тысячами. Мне довелось быть свидетелем разгрузки двух кораблей с живым товаром. Зловоние стояло неописуемое. Ужасно было видеть, в каких условиях содержат этих несчастных. Говорят, на плантациях их загоняют до смерти непосильным трудом, ибо дешевле привезти новых рабов, чем заботиться о уже имеющихся.

За малейшую провинность рабы несут суровые наказания. И весь остров живет под страхом восстания, а хозяевам огромных домов постоянно грозит опасность быть отравленными, так как яд – единственное оружие рабов, во всяком случае мне так сказали.

Что до Шарлотты и ее мужа, о них здесь известно все, зато никто ничего не знает о ее европейских родственниках. Они приобрели одну из самых больших и процветающих плантаций совсем рядом с Порт-о- Пренс, на берегу моря. Их владения начинаются примерно в часе езды в карете от окраины города и заканчиваются у огромных скал, нависших над пляжем. Все в округе восхищаются огромным господским домом и другими отличными строениями; там, как в городе, есть кузнецы, шорники, швеи, ткачи, краснодеревщики – всем нашлось место на обширных просторах, где растут кофе и индигоносные растения, приносящие огромный доход.

За то короткое время, что здесь правили французы, занятые бесконечными распрями с испанцами, населяющими юго-восточную часть острова, плантация успела обогатить трех разных владельцев. Двое из них уехали в Париж, а третий умер от лихорадки, и теперь здесь правит семья Фонтене – Антуан-отец и Антуан-сын. Однако ни для кого не секрет, что подлинной хозяйкой плантации является Шарлотта, или, как ее величают, мадам Шарлотт. Все без исключения торговцы этого города оказывают ей почести, а местные правители стелются перед ней, вымаливая благосклонность и деньги, которых у нее не счесть.

Говорят, она полностью забрала в свои руки управление, до мельчайших деталей вникая во все дела, и сама объезжает плантацию вместе с надсмотрщиком – знаешь, Стефан, никого в этом крае не презирают так, как надсмотрщиков, – говорят даже, она помнит всех своих рабов по именам. Она ничего для них не жалеет – еды и питья у них вдоволь, следит за их жилищами, возится с их малышами, разговаривает по душам с провинившимися, прежде чем определить наказание, и тем завоевывает их привязанность. Но то, как она расправляется с предателями, уже вошло в легенду. Следует отметить, что в здешних местах плантаторы пользуются неограниченной властью: они вправе запороть раба до смерти, если сочтут нужным.

Несколько слов о прислуге в доме – по словам местных торговцев, холеной, разряженной, чванливой и дерзкой. У одной только Шарлотты пять горничных. Рабов шестнадцать, или около того, приставлены к кухне, и никто не знает, сколько их следят за порядком в гостиных, музыкальных салонах и бальных залах особняка. Небезызвестный Реджинальд повсюду сопровождает хозяина, куда бы тот ни направился, если он вообще куда-то направляется. У этих рабов полно свободного времени, они часто наведываются в Порт-о- Пренс с набитыми золотом карманами, и тогда перед ними распахиваются двери всех лавок.

Зато Шарлотту редко можно увидеть вне ее огромного заповедника, который, между прочим, называется Мэй-Фейр^{3},– название пишется только по-английски, и я ни разу не видел, чтобы его писали на французский лад.

По приезде хозяйка дала два великолепных бала, во время которых ее муж, сидя в кресле, наблюдал за танцующими, и даже старик отец, несмотря на свою немощь, принимал участие в веселье. Местная знать, которую ничто не интересует, кроме удовольствий (впрочем, в здешних краях других забот практически и не знают), восхваляет Шарлотту за эти два праздника и жаждет новых, пребывая в уверенности, что хозяйка Мэй-Фейр в полной мере оправдает их ожидания.

Гостей развлекали ее собственные чернокожие музыканты, вино лилось рекой, гостям подавали экзотические местные блюда, а также превосходно приготовленные дичь и мясо. Шарлотта танцевала со всеми мужчинами, ни одного не пропустила, не считая, разумеется, собственного мужа, который взирал на происходящее одобрительно. Она собственноручно поила его вином, поднося бокал прямо к губам.

Насколько я успел узнать, если кто и зовет эту женщину ведьмой, то только собственные рабы, причем с благоговейным ужасом и почтением к ее силам целительницы, молва о которых разнеслась повсюду. Но позволь мне повториться: ни одна душа здесь ничего не знает о том, что произошло во Франции. Название Монклев никогда здесь не произносится. Считается, что семья родом с острова Мартиника.

Поговаривают, что Шарлотта поставила себе целью объединить всех плантаторов, совместными усилиями создать завод по очистке сахара и таким образом получать двойную выгоду с каждого урожая. Ходят слухи и о том, что местные торговцы замыслили вытеснить голландские корабли из Карибского бассейна; мы, видимо, до сих пор удачнее всех ведем дела – на зависть французам и испанцам. Но ты, Стефан, несомненно, лучше осведомлен в этом вопросе, чем я. В порту на причале много голландских кораблей, так что не сомневайся: как только с делом будет покончено, вернуться в Амстердам мне не составит труда. Я выдал себя за голландского купца, поэтому со мной обходятся с исключительной почтительностью.

Сегодня днем, устав от бесцельной прогулки, я вернулся в свое жилище, где к моим услугам двое рабов, готовых по первому знаку раздеть и выкупать меня, и написал хозяйке Мэй-Фейр, испросив разрешения посетить ее. Я объяснил, что, не доверяя почте, лично приехал, чтобы доставить ей чрезвычайно важное послание от очень дорогой – наверное, самой дорогой для нее на свете – особы, которая и сообщила мне этот адрес в ночь накануне своей смерти. И подписался полным именем.

Ответ пришел очень быстро. Мне предлагалось приехать в Мэй-Фейр сегодня же вечером. Ближе к сумеркам у входа в трактир, где я остановился, меня будет ждать карета. Я должен захватить с собой все необходимое, чтобы остаться на одну-две ночи – как пожелаю. Я намерен принять приглашение.

Стефан, я пребываю в большом волнении, но страха во мне нет. Теперь, после длительных размышлений, я знаю, что мне предстоит встреча с собственной дочерью. Но как сообщить ей об этом и следует ли вообще это делать – вот что глубоко меня тревожит.

Я твердо убежден, что в этом необыкновенном плодородном крае, в этой богатой и экзотической стране трагедия женщин из рода Мэйфейров наконец завершится. И произойдет это благодаря одной сильной и умной молодой женщине, которая цепко держит в своих руках мир и которая, несомненно, достаточно повидала, чтобы осознать, что выстрадали ее мать и бабушка за свои короткие жизни.

Я теперь пойду приму ванну, оденусь как полагается и приготовлюсь к встрече. Меня совсем не заботит мысль, что я увижу огромную колониальную плантацию. Трудно подобрать слова, способные выразить то, что творится сейчас в моей душе. Такое ощущение, Стефан, что вся моя жизнь до этого момента была написана бледными красками, и только теперь она приобретает глубину, как на картинах Рембрандта ван Рейна.

Я чувствую вокруг себя темноту, чувствую льющийся свет. Но еще острее я чувствую контраст между ними.

До следующего раза, когда я снова возьмусь за перо, остаюсь твой

Петир.