Роуан с наслаждением пила ледяную воду. И вновь ей вспомнилась старуха. Да, это был ее дом, это был ее стакан… Тот, из которого она пила… Охваченная внезапным отвращением, Роуан поставила стакан в стальную раковину.

Да, действительно, все здесь как в ресторане. Кто-то еще давным-давно обставил и оборудовал эти помещения в соответствии с модой тех лет, убрав из них все предметы Викторианской эпохи, столь популярные сейчас у жителей Сан-Франциско.

– Что будем делать, Майкл? – спросила она.

Майкл долго смотрел на зажатый в руке стакан, потом перевел взгляд на Роуан, и в его глазах было столько нежности, любви и заботы, что у нее защемило сердце.

– Любить друг друга, Роуан, – наконец ответил он. – Любить друг друга. Как бы там ни было, что бы ни означало мое видение, я уверен, что наша любовь не входила в чьи-либо планы и не была предопределена какими-то сверхъестественными силами.

Она подошла к нему вплотную и обняла за грудь, чувствуя, как его пальцы скользнули по ее спине вверх, погладили шею и запутались в волосах на затылке. Прижав Роуан к себе, он уткнулся лицом ей в шею, потом нежно поцеловал.

– Люби меня, Роуан, люби меня и верь мне.

А разве она могла не поверить человеку, чей голос был исполнен такой искренности и такой боли?

Майкл чуть отстранился и, казалось, о чем-то задумался, потом взял Роуан за руку и повел к одной из стеклянных дверей. Они постояли немного, вглядываясь в темноту.

– Мы можем выйти туда? – спросил Майкл, открывая незапертую створку. Похоже, запоры на этих дверях вообще отсутствовали.

– Конечно. Почему ты об этом спрашиваешь?

Он смотрел на нее так, словно хотел поцеловать, но не решался. Тогда Роуан сама поцеловала его, чувствуя, как от одного только вкуса его губ к ней вновь возвращаются все прежние ощущения. Прижавшись к Майклу всем телом, она застыла так на несколько мгновений, а потом первой шагнула за порог.

Они очутились на небольшой террасе, гораздо меньших размеров, чем та, где умерла старуха, и, пройдя по ней, открыли маленькую, затянутую сеткой и снабженную пружиной дверцу, которая тут же захлопнулась за их спинами. По деревянным ступеням они спустились в вымощенный плитами двор.

– Неплохо отремонтировано, – заметил Майкл.

– А сам дом? – спросила Роуан. – Как думаешь, его еще можно спасти или уже слишком поздно что-либо исправить?

– Вот этот особняк? – переспросил Майкл, с улыбкой посмотрев на нее и затем окидывая сияющим взглядом стену дома с узким балконом наверху. – Солнышко, он в порядке, в полном порядке. Он еще нас с тобой переживет. В жизни не приходилось бывать в таких домах – ни здесь, ни в Сан-Франциско. Мы вернемся сюда завтра, и я покажу его тебе при солнечном свете. Ты увидишь, какие толстые и прочные у него стены, какие мощные стропила… Если, конечно, захочешь, – добавил он, запнувшись и чувствуя неловкость за столь бурное проявление восторга рядом с печальной Роуан, погруженной в мрачные размышления о недавней смерти старой хозяйки этого прекрасного особняка.

А Роуан думала в тот момент и о Дейрдре. Сколько еще вопросов, связанных с Дейрдре, по-прежнему остаются без ответа! Да, Майкл рассказал ей о многом, но как много еще неясного, темного, мрачного… Нет, лучше уж смотреть на него, видеть восторг в его глазах, когда он вот так внимательно рассматривает стены и двери особняка, подоконники и ступени…

– Тебе он нравится, да? – спросила она.

– Я влюбился в этот дом, когда был еще ребенком. Он привел меня в восхищение два дня назад, когда я сюда вернулся. Я люблю его и сейчас, несмотря на то что знаю, какие события здесь происходили, несмотря даже на смерть того парня в мансарде. Я люблю этот дом, потому что он твой. И потому… И потому, что он действительно прекрасен – прекрасен вопреки всему, что творилось за его стенами, вопреки всему, что творили с ним самим. Он был великолепен, когда его построили, и будет не менее великолепным через сто лет.

Майкл снова обнял Роуан, и она в ответ прижалась к его груди, ощущая тепло его тела и чувствуя себя рядом с ним в безопасности. Он коснулся поцелуем ее волос, пальцы в перчатках легко погладили щеку. Роуан хотелось сдернуть с них эти перчатки, но она не решилась.

– Забавно, – усмехнулся Майкл. – За годы, прожитые в Калифорнии, мне приходилось работать во многих домах, но ни один из них не заставлял меня чувствовать себя ничтожным смертным. А рядом с этим особняком я испытываю именно это чувство. И знаешь почему? Потому что он действительно простоит века после моей смерти.

Они направились в глубь сада, каким-то чудом находя среди зарослей вымощенные плитняком дорожки. Огромные, острые, как лезвия ножей, листья банановых деревьев царапали лица.

Слабо освещенные окна кухни скрылись за густой зеленью кустов. Вокруг царила кромешная тьма.

Они поднялись по каким-то каменным ступеням, и в нос ударил запах водорослей и мокрой травы – так обычно пахнут болота. Роуан догадалась, что перед ними пруд. Он сильно зарос, и открытыми оставались лишь крохотные участки его поверхности – они едва заметно поблескивали во тьме. Время от времени черная масса водорослей вздрагивала и внутри ее вспыхивали какие-то искорки. То тут, то там раздавалось кваканье лягушек До слуха Роуан донесся звук льющейся воды – как будто пруд пополнялся водой из фонтанов. Прищурившись, она сумела разглядеть кончики труб, из которых сочились и падали вниз тонкие, посверкивавшие струйки.

– Его построила Стелла, – пояснил Майкл. – Это бассейн. Пятьдесят лет назад он выглядел совсем иначе, а теперь природа вернула себе то, что всегда ей принадлежало.

Голос его был печален. Так звучит голос человека, который неожиданно для себя нашел подтверждение чему-то, во что прежде отказывался поверить. Произнесенное Майклом имя поразило Роуан – она вспомнила, как впервые услышала его от Элли, когда та бредила незадолго до смерти: «Лицо Стеллы в гробу казалось таким прекрасным…»

Тем временем Майкл отвернулся от бассейна и теперь смотрел на фасад дома. Проследив за его взглядом, Роуан увидела высокий фронтон верхнего этажа, каминные трубы на фоне неба и отсветы не то луны, не то звезд в прямоугольниках окон комнаты в мансарде, где умер тот человек – Таунсенд – и где бедняжка Анта пыталась спрятаться от Карлотты. А потом она упала вниз, на плиты перед домом… череп раскололся… серое вещество мозга и кровь растеклись по поверхности камня…

Роуан обхватила Майкла руками за талию, сомкнув пальцы на спине, крепко прижалась к нему и буквально повисла на нем всей тяжестью, устремив взгляд в ночное небо с уже бледнеющими, но все еще отчетливо видными звездами.

И вдруг ее словно опять накрыло темное облако зла – вспомнилось выражение, застывшее на мертвом лице старухи, на память пришли ее последние слова… Потом перед глазами Роуан возникло лицо Дейрдре, утопающее в складках сверкающего шелка, спокойное, умиротворенное, как будто Дейрдре просто уснула в гробу…

– Что с тобой, дорогая? – встревоженно спросил Майкл.

Роуан прижалась щекой к его груди и отчетливо услышала в глубине тихое биение его сердца. Чувствуя, что Роуан вся дрожит, Майкл в свою очередь стиснул ее руками. Его почти болезненно сильные объятия принесли ей успокоение и доставили невыразимое удовольствие.

Трудно было поверить, что всего в нескольких шагах от этих почти непроходимых зарослей, где в траве квакают лягушки, а в ветвях деревьев кричат ночные птицы, светятся огнями улицы большого города, по которым проносятся машины, что там, за густой завесой влажной зелени, стоят другие дома и живут другие люди…

– Я люблю тебя, Майкл, – прошептала Роуан. – Боже, как я тебя люблю!

И все же ей никак не удавалось рассеять чары зла, вырваться из их плена. Они мерещились ей повсюду: и в темном ночном небе, и в листве огромного дерева над головой, и в черноте воды, и в буйстве заполонивших все сорняков… Но это зло таилось не где-то вовне – оно было неотъемлемой частью ее самой. И виной тому не только воспоминания о злобной старухе и ее страшных преступлениях. Нет, все гораздо сложнее: она всегда ощущала в себе его присутствие. Усилия Элли оказались тщетными,