отнюдь не оставалась незамеченной и оказывала влияние на отношение к ней окружающих.

– Она была такой… такой зрелой… Знаете, когда у шестнадцатилетней девушки такая огромная, пышная грудь, ей не составит труда…

Бедняжка Дейрдре!.. Я едва не спросил ту учительницу, не считает ли она, что в подобных обстоятельствах самым верным выходом из положения было бы просто изуродовать девушку, однако сдержался и поспешил закончить разговор. Вернувшись в отель, я выпил неразбавленного бренди и сам себе прочел лекцию о вреде излишней эмоциональности в нашей работе.

К несчастью, эмоции переполняли меня и в последующие дни, когда я часами бродил по тихим улочкам Садового квартала, время от времени подходя поближе к особняку на Первой улице, чтобы внимательно осмотреть его со всех сторон. Поверьте, я действительно был очень взволнован – ведь до того момента мне в течение многих лет доводилось лишь читать о нем в отчетах! Но если есть на свете дом, буквально источающий и распространяющий вокруг себя атмосферу зла, то это дом на Первой улице.

«Но почему?» – не переставал я спрашивать себя.

Передо мной было совершенно запущенное, обветшавшее строение. Фиолетово-серая краска облупилась, обнажив кирпичную кладку. Сквозь щели в парапетах пробивались стебли сорной травы и тоненькие ветви папоротников. Плети буйно цветущих лиан так плотно увили боковые террасы, что практически полностью скрыли от глаз узорчатые металлические решетки. Разросшиеся лавровишни не позволяли увидеть другие деревья в саду.

И все же картина должна была бы выглядеть скорее романтической, чем мрачной. Однако даже в ясный жаркий летний день, несмотря на пронизывающие густую листву лучи солнца, все вокруг казалось сырым, мрачным, отталкивающе неприятным. За долгие часы, проведенные там в созерцании и размышлениях, я успел заметить еще одну закономерность. Оказавшиеся возле особняка прохожие неизменно спешили перейти на другую сторону улицы – лишь бы не оказаться в непосредственной близости от него. Конечно, тротуар перед ним давно уже покрылся грязью, потрескался и вздыбился, разорванный корнями огромных дубов, но и другие выглядели не намного лучше, и тем не менее люди не обходили их стороной.

В этом доме обитало зло. Оно словно ожидало чего-то, тяжко вздыхая, а быть может, кого-то оплакивало.

Вновь и вновь укоряя себя – и не без оснований – в излишней эмоциональности, я пытался понять, что происходит и каковы условия, в которых я оказался. Нечто, обитавшее в доме, несомненно несло в себе злое начало, ибо по сути своей было губительным. Оно «жило и дышало» – в том смысле, что оказывало влияние на окружающих и его присутствие ощущалось слишком явно. Мою уверенность в том, что это «существо» скорбело и оплакивало кого-то, в немалой степени укреплял тот факт, что с момента смерти Стеллы ни один рабочий не смог выполнить порученный ему в доме ремонт. С тех пор как Стеллы не стало, особняк неуклонно ветшал и разрушался. Возможно, именно этого и добивалось неведомое «существо»: тело Стеллы гнило и разлагалось в могиле, так пусть же и дом гниет и разлагается вместе с ним.

Однако слишком многое оставалось неясным. Я пошел на Лафайеттское кладбище, к семейному склепу Мэйфейров. Добродушный смотритель рассказал, что вазы перед входом в склеп всегда полны свежих цветов, хотя никто не видел, кто и когда их туда ставит.

– Вы полагаете, что это кто-то из прежних любовников Стеллы Мэйфейр? – спросил я.

– Да нет, что вы! – Старик хрипло рассмеялся. – Боже сохрани! Это все он, призрак Мэйфейров, – его рук дело. Это он приносит сюда эти цветы. Хотите, я вам кое-что расскажу? Иногда он забирает их прямо с алтаря в часовне. Знаете часовню на углу Притания-стрит и Третьей улицы? Отец Морган однажды прибежал сюда, так он весь прямо кипел от ярости. Как я понял, не успел он положить в алтарь гладиолусы, как они тут же оказались здесь, в вазах перед склепом Мэйфейров. А когда он по пути завернул в особняк и позвонил у двери, мисс Карл велела ему убираться к черту. Да-да, я сам слышал– Смотритель вновь засмеялся и никак не мог успокоиться. Похоже, сама мысль о том, что кто-то осмелился предложить священнику отправиться в ад, вызвала у него приступ безудержного веселья.

Я нанял машину и по дороге, тянувшейся по берегу реки, отправился в сторону Ривербенда, чтобы осмотреть то, что осталось от плантации, а потом позвонил нашему тайному осведомителю – даме из высшего общества по имени Джулиетт Мильтон и пригласил ее на ленч.

Она с удовольствием согласилась представить меня Беатрис Мэйфейр, а та в свою очередь без колебаний приняла приглашение на ленч, не усомнившись в правдивости моего путаного объяснения, будто я изучаю историю Юга, и в частности рода Мэйфейров.

Мы встретились в «Галатуар», и Беатрис три часа, не умолкая ни на минуту, пересказывала мне разного рода слухи и сплетни о Мэйфейрах, а также передававшиеся из поколения в поколение внутри самого клана семейные предания. Однако все услышанное лишь подтвердило мои предположения: в настоящее время практически ничего не известно о далеком прошлом этой семьи. Оно превратилось в малоправдоподобную легенду, в которой большинство имен было перепутано, события перевраны и обстоятельства наиболее скандальных из них поставлены буквально с ног на голову.

Так, например, Беатрис понятия не имела, кто основал Ривербенд, и не сомневалась, что идея строительства особняка на Первой улице принадлежала Джулиену. Что же касается семейных преданий о призраках и кошельках, всегда полных золота, то она верила в них разве что в детстве. Ее мать родилась в доме на Первой улице и впоследствии рассказывала о нем поистине ужасные вещи. (Элис Мэйфейр приходилась второй по старшинству сестрой Дорогуше Милли, которая, как известно, была последним ребенком Реми Мэйфейра; следовательно, мисс Милли, как все ее называли, была родной тетей Беатрис.) Однако Элис покинула особняк в семнадцать лет и вышла замуж за Олдрича Мэйфеира, правнука Мориса Мэйфеира, а Олдричу не нравились какие-либо разговоры и воспоминания об этом доме.

– Мои родители хранили в памяти много тайн, но редко когда ими делились, – пожаловалась Беатрис. – Сейчас, когда отцу уже за восемьдесят, он едва ли что-то помнит, а мать по-прежнему предпочитает молчать. Сама же я, как вы знаете, замужем не за Мэйфейром, и моему супругу вообще ничего не известно об истории нашей семьи.– (Примечание: муж Беатрис скончался от рака горла в семидесятых годах.) – Мэри-Бет я не помню. Мне было всего два года, когда она умерла. Правда, у меня есть несколько снимков, сделанных на одной из общесемейных встреч. Там я вместе с другими детьми Мэйфейров сижу у ног Мэри- Бет. А вот Стеллу я помню хорошо. Я ее очень любила.

Как жаль, что я не имею возможности бывать в особняке. Вот уже много лет я не навещала тетю Милли. Она милая, добрая, но, по правде говоря, толком не понимает даже, кто я такая. Приходилось ей каждый раз объяснять, что я дочь Элис и внучка Реми. Она на какое-то время запоминала, а после опять приходилось повторять все сначала. Да и Карлотта меня не жалует. Она вообще не любит визитеров. Это ужасная женщина. Фактически она уничтожила особняк. Лишила его жизни. И что бы ни говорили другие, вина лежит полностью на ней.

– Вы верите в то, что в доме обитает призрак, что там, возможно, присутствует некое зло?…

– О, это Карлотта, – перебила меня Беатрис. – Она воплощенное зло. Знаете, если вас интересует в первую очередь этот вопрос, очень жаль, что вам не удалось встретиться в свое время с Амандой Грейди Мэйфейр, женой Кортланда. Она давно умерла. Вот она верила в реальность поистине фантастических вещей. Однако на самом деле все это было… забавно. В своем роде. Аманда говорила, что именно поэтому ушла от Кортланда. По ее словам, он знал, что дом находится во власти призраков. И даже мог видеть их и говорить с ними.

Меня всегда поражало, как может взрослая женщина всерьез верить, что такое возможно. Но Аманда была уверена в существовании какого-то сатанинского заговора. Насколько я могу судить, причиной всему неосторожность Стеллы – какой-то ее просчет. И все же Стелла отнюдь не была злонамеренной, и ее ни в коем случае нельзя называть колдовской королевой. Да, она ложилась в постель со всеми подряд, но если это колдовство, то половину населения Нового Орлеана следует сжечь на костре.

Наша беседа еще долго текла в том же духе, становясь все более непринужденной, по мере того как Беатрис понемногу насыщалась и курила свой «Пэлл-Мэлл».

– А Дейрдре просто слишком сексуальна, – продолжала она, – это единственный ее недостаток. Всю жизнь ее самым возмутительным образом прятали и ограждали от всего и от всех. Стоит ли удивляться, что она бросается в объятия незнакомых мужчин. Вся надежда на Кортланда – он должен позаботиться о ней. Он теперь почтенный старейшина нашего семейства. И, несомненно, единственный, кто способен противостоять Карлотте. Вот уж кто настоящая ведьма! При виде ее у меня мурашки бегают по телу.