все, что я пытался сделать, ты отвергала. Я говорил тебе, что люблю тебя, а ты не верила мне. Я показывал тебе лучшее в себе: я дрался, ездил верхом, делал все, что мог… А теперь это все снова ушло, и я не более, чем… — он резко махнул рукой, — чем тень! Не лучше того, чем я был, когда ты меня нашла… и теперь ты говоришь, что хочешь меня? Если это и есть «вместе», если это и есть любовь — то, что я прихожу к тебе от слабости… Ли… я не могу. Я не могу так любить.

Она смотрела на него. Веселая музыка плыла в неподвижном воздухе.

— Сеньор, — произнесла она. — Я люблю аллеманду. Потанцуйте со мной.

— Я не могу танцевать! — яростно сказал он.

Она взяла его за руки.

— Потанцуйте со мной.

— Я не могу, я упаду…

— Я поддержу вас, — она взяла его пальцы в свои.

Он попытался вырвать их, а затем сжал свои пальцы на ее руках и поднес их к губам,

— Ах, Боже мой, ты… ты… Что я могу дать тебе взамен?

— Дайте мне радоваться. Сеньор, — она прижалась лбом к их сплетенным рукам. — О, дайте мне почувствовать себя счастливой. Я могу пройти свой путь одна. Я вытерплю… Я слишком сильная, чтобы сломаться. Но я постарею и превращусь в камень, если вы оставите меня. Если я никогда не подниму голову и не увижу, как вы играете с волком, и не услышу ласковые французские имена, которыми вы меня называли, если я никогда не научусь побеждать вас в шахматы, — она яростно покачала головой: — Пожалуйста… потанцуйте со мной. Возьмите меня в Италию. Нарисуйте меня на фоне реки в полночь. Подарите мне все ваши безумные идеи и сумасшедшие подвиги и невозможные романтические бредни. Я буду вашим якорем. Вашим равновесием. Вашей семьей. Я не дам вам упасть.

Его руки открылись. Он провел руками по ее щекам, взял ее лицо в ладони. Она почувствовала, как горячие слезы наполнили ее глаза.

— Я так устала от горя и ненависти, — она нагнула голову и отступила, глядя ему в лицо. — Я тоже хочу дать вам лучшее, что есть во мне.

Далеко за озером раздалось журавлиное курлыканье, которое казалось неожиданным и даже экзотическим на фоне клавикордов. Он поймал скатившуюся по ее щеке слезу.

Она закусила губы. Слезы полились, остановить их было невозможно.

— Я люблю тебя, — сказала она дрожащим голосом. — По правде говоря, монсеньор, вы нужны мне больше, чем я вам.

Он молчал, его руки, прикасавшиеся к ее коже, были теплыми по сравнению с холодным ночным воздухом.

— Не бросай меня, — ее голос дрожал, — не оставляй меня, чтобы я не стала такой, какой стану без тебя.

— Солнышко, — хрипловато сказал он.

— Так называл меня мой отец, — она замерла, глядя ему в глаза. — Если ты уйдешь от меня. Сеньор, если ты уйдешь… — она беспомощно простерла руки, — скажи мне… буду ли я тогда снова Солнышком?

Он наклонился к ней, его губы едва касались уголков ее рта.

— Ты им будешь всегда, — шептал он, — всегда. Улыбнись мне.

Она судорожно вздохнула. Ее сжатые губы дрожали.

— Нет, ничего не вышло, — он положил обе руки ей на плечи и слегка тряхнул. — Попытайся снова, Солнышко. Ты просила меня потанцевать с тобой — теперь тебе надо учиться улыбаться мне.

За наружной стеной школы верховой езды флорентийские колокола наполняли воздух звоном: сперва — звонкие быстрые удары, потом — басовитые медленные. Ли, положив руки на перила, смотрела с крытой галереи во двор школы. Она смотрела на лошадь и на то, как вокруг громадного овала выезда ехал легким галопом всадник. Движения его были легки и методичны, как в кресле-качалке, он появлялся в столбах света, льющегося из высоких верхних окон, и исчезал в сумраке. Мистраль был без узды: С.Т. ездил без седла, одетый только в сапоги и бриджи, его косичка спадала на спину золотым слитком. Конь остановился, отступил на три шага, сделал идеальный поворот на два полукруга, отмечая полукруг тем, что ставил переднюю ногу перед другой, а потом поднявшись на задние ноги прежде, чем перейти в обратном направлении на галоп. При этом человек на его спине совершенно не шевелился.

Она улыбнулась, опершись подбородком на руку. Балкон для зрителей был пуст, там был только Немо, который спал в прохладном уголке.

В этот палаццо С.Т. был приглашен одним из его флорентийских друзей. Обширные апартаменты и зал для верховой езды были в его полном распоряжении.

«В полном, — подтвердил маркиз. — Мы же каждое лето проводим в горах, на нашей загородной вилле».

Да, все сложилось, как нельзя удачней для С.Т. Он убедил себя, что именно верховая езда будет держать его в равновесии, что месяц в Лондоне привел к возобновлению его болезни. Ли не была уверена, что это так, но и не отказывала ему в логике. Что ж, если волнуемое, качающееся море излечивает его, то, может быть, периодическое покачивание на конском крупе тоже будет целебно для его здоровья. Тем более, что он ухватился за эту мысль, как утопающий за соломинку.

Как только он проникся этой идеей, он оседлал одну из тихих лошадей мистера Гайлда. После долгих споров Ли добилась, чтобы он не ездил, где угодно, а проводил часы, кружа по манежу, держась одной рукой за луку седла, в то время как пожилой конюх его коня вел на длинном поводу.

Конечно, это его несказанно огорчало: чтобы его водили по кругу как малышку на уроке. Чуда не произошло: он не мог чувствовать себя уверенно и твердо. Улучшение продвигалось маленькими шажками, но по прошествии двух месяцев, когда они были готовы сесть на пакетбот, отправляющийся в Кале, он заявил, что голова у него кружится, только если он закрывает глаза и резко поворачивается.

Ли перенесла морской переход гораздо хуже его. Сорок дней они ехали на корабле в Италию, борясь с встречным ветром. Его это взбодрило настолько, что, прибыв в Неаполь, он в тот же вечер танцевал с ней на балу у английского посла. Она полагала, что он не подозревает, что она приходит смотреть на него в эти тихие рассветные часы во Флоренции: он никогда не поднимал глаза от своей молчаливой сосредоточенной езды с ее бесконечными боковыми ходами, воздушными прыжками, — этого великолепного танца коня и человека под звук утренних колоколов. Она носила с собой альбом для набросков, но давно забросила попытки воспроизвести эти колонны солнечного света и тяжелые тени движений Мистраля в их красоте и мощи. Она не могла передать этого на бумаге, и поэтому старалась запечатлеть их в своем сердце.

Внизу под балконом появился слуга и затоптался нерешительно у входа под аркой красно-черного мрамора. Ли тихо прошла по галерее и взяла у юноши толстую связку писем. Слуга с поклоном удалился. Он никогда не поднимал глаза выше края подола ее платья. Ей подумалось, что хорошо выученные слуги маркиза не нарушали прежде эти утренние занятия в школе, никогда не предлагали в это время своих услуг. Она отдала специальное распоряжение, чтобы письма были доставлены ей, как только прибудут, но раньше слуга не появлялся у входа на балкон. И сейчас сделал это с непонятной неохотой.

У такого дипломатического поведения должны были быть причины, такая редкая и монолитная сдержанность должна была найти для себя рациональное объяснение.

Она медленно пошла вдоль балкона. С.Т. не поднял глаз от своих занятий. Ли приложила пергамент к губам и задумчиво глядела на него.

А, возможно, он знал, что она приходит смотреть на него. Во всяком случае, сейчас он об этом узнает.

Она отошла в тень балкона и сломала печать на письмах. В пакете были все документы, которые она ждала. Она поглядела на Немо, который поднялся из своего угла и пошел за ней сперва в дальний конец балкона, а потом — вниз по лестнице, спускавшейся в пустую конюшню с одной стороны и в школу для верховой езды с другой.

Мистраль увидел их первым, его уши стали ушами, а С.Т. поднял голову. Он улыбнулся. Конь пошел кругом, причем хвост его развевался как знамя, и остановился прямо перед ней, его голова и плечи были в бриллиантовом круге солнечного света, который сверкал и в волосах С.Т. и высвечивал его обнаженную грудь.