одному или двум, а они передадут всем остальным. Однако если вы против, доктор Мэйфейр, она не станет это делать. Сама Рита Мей – так зовут мою жену – считает неприличным хоронить Дейрдре таким образом, никому ничего не сообщив. Возможно, и вам будет приятно повидать своих родственников. В прошлом году на похоронах мисс Нэнси присутствовали многие из них. И мисс Элли приезжала, ваша мисс Элли, из Калифорнии. Уверен, вы об этом знаете…

Нет, Роуан даже понятия об этом не имела. Упоминание об Элли отозвалось еще одним ударом. Как больно представить себе Элли стоящей среди бесчисленных и безымянных родственников, которых сама Роуан никогда не видела. Сила, с какой бушевали сейчас в ее груди гнев и горечь, удивила ее саму. Элли и родственники… А она, Роуан, совершенно одна в этом доме… Она вновь попыталась успокоиться и собраться с мыслями. Наверное, со дня смерти Элли ей сейчас приходится переживать один из наиболее трудных моментов.

– Да, мистер Лониган, я буду благодарна вашей жене, если она сделает то, что считает наилучшим в данных обстоятельствах. Мне хотелось бы увидеться с родственниками…

Не в силах продолжать, Роуан несколько мгновений молчала, но потом все же нашла в себе силы и заговорила вновь:

– Должна вам сообщить, мистер Лониган, что моей приемной матери Элли Мэйфейр больше нет в живых. Она умерла в прошлом году. Если вы считаете необходимым поставить об этом в известность членов семьи…

– Я с готовностью сделаю это, доктор Мэйфейр. И прежде всего, чтобы избавить вас от тяжкой необходимости лично сообщать столь печальную новость. Признаюсь, меня самого она весьма огорчила. Мы даже не представляли…

В его голосе было столько сердечности. Роуан почти не сомневалась в том, что ему действительно тяжело узнать о смерти Элли. Какой милый старомодный человек.

– До свидания, мистер Лониган. Увидимся завтра.

Роуан повесила трубку. На мгновение ей показалось, что, стоит только дать волю слезам, их будет не остановить. От захлестнувших ее чувств кружилась голова. Душевная боль требовала каких-нибудь отчаянных, безрассудных действий, и в воображении Роуан замелькали самые невероятные и причудливые картины.

Задыхаясь от слез, она видела, как несется в комнату Элли. Она видела, как распахивает дверцы шкафов, рывком выдвигает ящики комода, срывает с вешалок наряды Элли, бросает на пол и рвет в клочья все, что попадается под руку, давая выход неуправляемой ярости. Роуан видела, как она крушит зеркало Элли и длинный ряд флаконов, духи в которых давным-давно высохли, оставив лишь радужные разводы на донышках.

– Мертва, мертва, мертва… – шептала Роуан. – Еще вчера она была жива, и позавчера, и во все другие дни, а я торчала здесь и ничего не делала! Мертва! Мертва! Мертва!

Затем перед ее глазами всплыла другая, не менее кошмарная, картина, словно начался новый акт яростной трагедии. Роуан видела, как она изо всех сил молотит кулаками по стенам и окнам дома, как бьет стекло и ломает дерево, до тех пор пока израненные руки не начинают кровоточить. Те самые руки, которые сделали столько операций, исцелили несметное число больных и спасли великое множество жизней…

Однако никаких безумств Роуан не совершила.

Она тяжело опустилась на табурет в углу кухни, сгорбилась и, закрыв лицо руками, зарыдала во весь голос – одна в пустом доме. Но даже рыдания не смогли остановить бесконечную вереницу проносящихся в голове образов. Роуан плакала до тех пор, пока совершенно не обессилела. Сквозь приступы спазматического кашля она могла лишь без конца шепотом повторять:

– Дейрдре Мэйфейр, сорока восьми лет, мертва, мертва, мертва…

Потом тыльной стороной ладони она смахнула с лица слезы и легла на ковер перед камином. Голова нестерпимо болела. Окружающий мир казался пустым и враждебным, лишенным даже искорки света и надежды на чье-то участие и тепло.

Это пройдет. Должно пройти. Ей уже довелось испытать подобное ощущение беспросветности в тот день, когда хоронили Элли. И еще раньше, когда, стоя в больничном коридоре, она прислушивалась к доносившимся из палаты мучительным стонам и крикам Элли. Только вот сейчас Роуан не считала возможными какие-либо улучшения в своей жизни. Вспомнив о бумаге в сейфе, которая после смерти Элли удерживала ее от поездки в Новый Орлеан, Роуан возненавидела себя за то, что столь непреклонно уважала волю приемной матери. Она возненавидела и Элли, заставившую ее подписать этот документ.

Ужасные, горькие мысли, наполнявшие разум, лишали ее силы духа и веры в себя.

Согреваемая жаркими лучами солнца, Роуан пролежала на ковре, должно быть, около часа. Она стыдилась своего одиночества. Стыдилась того, что позволила себе так страдать и стать жертвой душевных мучений. До смерти Элли она была такой счастливой, такой беззаботной, преданной исключительно своей работе и покидала этот дом, чтобы вернуться в полной уверенности, что ее встретят с теплом и заботой, а в ответ дарила свою любовь и привязанность.

Потом Роуан вспомнила о Майкле и вдруг поняла, как сильно привязалась к нему, как отчаянно нуждается в его присутствии. Столь явная зависимость от этого человека окончательно повергла ее в уныние.

Совсем непростительно, что ночью она столь настойчиво пыталась дозвониться до него и рассказать о призраке. Непростительна и ее теперешняя беспредельная тоска по Майклу. Роуан начала постепенно успокаиваться. И тут же ей пришло в голову странное совпадение: прошлой ночью появился призрак и тогда же умерла ее мать.

Роуан села, скрестив ноги, и попыталась вспомнить все подробности ночного происшествия… Буквально перед самым появлением таинственного призрака она взглянула на часы.

Было пять минут четвертого. Но ведь эта жуткая особа сказала, что мать умерла в пять минут шестого…

Точно, минута в минуту, учитывая два часа разницы во времени с Новым Орлеаном. Что за дьявольское совпадение? Невероятное предположение о возможной связи между двумя ночными событиями поставило Роуан в тупик.

Конечно, если бы ей явилась мать, это было бы восхитительно, неправдоподобно прекрасно. Такая встреча могла стать незабываемой, едва ли не священной, одним из тех сакраментальных моментов, о которых помнят до конца своих дней и в описании которых вполне уместно использовать столь хорошо всем известные звучные словесные штампы: «поворотный момент в жизни», «чудо», «прекрасное видение»… Откровенно говоря, невозможно найти слова, способные выразить прелесть и очарование подобного события. Но ей явилась не женщина, а мужчина – совершенно незнакомый, весьма странный и изысканно элегантный.

Воспоминание о таинственном посетителе, воспоминание об умоляющем выражении его лица вновь всколыхнуло в Роуан все тревоги минувшей ночи. Она повернулась и беспокойно взглянула на стеклянную стену. Ничего необычного, кроме бездонного голубого неба над дальними холмами и искрящейся водной глади залива.

Размышляя над этой загадкой, перебирая в уме все известные ей мифы и легенды, связанные с призраками, Роуан неожиданно для себя совершенно успокоилась и вновь обрела способность к холодной рассудительности. Но ненадолго.

Кем бы ни было это туманное, бестелесное существо, в сравнении со смертью матери его появление представлялось Роуан чем-то малозначительным. Сейчас она должна думать об отъезде, а не валяться на ковре и понапрасну тратить драгоценное время.

Роуан вскочила на ноги, торопливо направилась к телефону и набрала домашний номер доктора Ларкина.

– Ларк, я должна уехать, – объяснила она. – Срочно. Дело не терпит отлагательства. Как насчет того, чтобы Слэттери меня заменил?

Голос ее звучал спокойно и ровно, совсем как у прежней Роуан. Но хладнокровие было обманчивым Разговаривая с Ларком, она вновь бросила взгляд на пустое пространство террасы, где ночью стоял высокий, стройный, элегантный незнакомец, и вновь увидела его темные глаза, неотрывно смотрящие