Однако у нее нет никаких сведений о далекой родне, и в дальнейшем она не должна даже пытаться что- либо узнать о них – этого потребовала Элли, и Роуан надлежит выполнить данное ей обещание.

Даже в самые тяжелые моменты болезни Элли не забывала напоминать об этом:

– Роуан, никогда не езди туда. Помни о том, что ты мне обещала. Я сожгла все фотографии, все письма. Не возвращайся туда, Роуан. Твой родной дом здесь.

– Да, Элли. Я буду помнить об этом.

Больше Элли не вспоминала ни о Стелле, ни о ее брате, ни о тете Карлотте, ни о портрете на стене гостиной, но после смерти приемной матери адвокат вручил Роуан документ, который привел ее буквально в шоковое состояние. Это было составленное в тщательно продуманных выражениях и не имеющее абсолютно никакой юридической силы обязательство Роуан никогда не возвращаться в Новый Орлеан и не предпринимать никаких попыток что-либо узнать о живших там родственниках.

И все же почему в последние дни своей жизни Элли заговорила о них? И даже упомянула о портрете Стеллы на стене гостиной.

А поскольку Элли просила приемную дочь установить на могиле плиту и посадить цветы, просила не забывать о ней, Роуан, выполняя обещание, в тот день поехала на маленькое холмистое кладбище и там встретила седовласого англичанина.

Он почтительно опустился на одно колено, словно отдавая дань уважения усопшим, и записывал имена, только что вырезанные на надгробном камне.

При появлении Роуан он, похоже, несколько опешил, хотя она не произнесла ни слова, и смотрел на нее так, словно перед ним внезапно возник призрак. Роуан с трудом удержалась от смеха. Ничего удивительного: несмотря на свой высокий рост, она была хрупкого телосложения, да еще приехала сюда в том, что привыкла носить на яхте: в темно-синей куртке и джинсах. Рядом с ней англичанин, облаченный в элегантный костюм-тройку из серого твида, казался анахронизмом.

Однако Роуан интуитивно чувствовала, что намерения у этого человека самые добрые, и безоговорочно поверила его заявлению о знакомстве с новоорлеанскими родственниками Элли. Правда, при этом она ощутила сильное замешательство, ибо ей хотелось познакомиться с этими людьми.

Что ни говори, а кроме них, у нее никого не осталось! Однако думать так – неблагодарно и нелояльно по отношению к Элли.

В ответ на длинную тираду о жарком солнце и красоте этого маленького кладбища, произнесенную седовласым джентльменом на прекрасном и мелодичном британском английском, Роуан не проронила ни слова. Молчаливая реакция на вопросы и реплики окружающих давно вошла у нее в привычку, хотя очень часто такое поведение смущало собеседников и заставляло их чувствовать себя неуютно. И на этот раз Роуан осталась верной себе, в то время как в голове ее постоянно пульсировала одна и та же мысль: «Он знает членов моей семьи? Моих кровных родственников?»

– Меня зовут Эрон Лайтнер, – представился англичанин и протянул Роуан визитную карточку. – Если вам когда-либо потребуются сведения о Мэйфейрах, живущих в Новом Орлеане, прошу вас непременно связаться со мной. При желании можете позвонить мне в Лондон – оплату разговора беру на себя. Буду счастлив рассказать вам об этом семействе и уверяю вас, что его история произведет на вас неизгладимое впечатление.

Его слова, прозвучавшие столь неожиданно и странно здесь, среди пустынного холмистого кладбища, поразили Роуан и почему-то больно ранили – возможно, виной тому было ее одиночество. Интересно, выглядела ли она в тот момент беспомощной, не способной ответить, пусть даже едва заметным кивком? Роуан надеялась, что да. Ей не хотелось думать, что она показалась англичанину холодной и грубой.

Но тогда она совершенно не собиралась рассказывать, что ее удочерили и увезли из Нового Орлеана в день, когда она родилась. Как можно было объяснить чужому человеку, что она дала обещание никогда не возвращаться в этот город и никогда не пытаться узнать хоть что-то о женщине, которая от нее отказалась. Она ведь не знала даже имени своей настоящей матери. А что, если этому человеку известно, кто из женщин того семейства забеременел вне брака и отказался от своего ребенка?

И все же лучше всего воздержаться от откровений, дабы не услышать в ответ пересказ каких-нибудь сплетен. К тому же прошло столько лет – ее мать могла выйти замуж и родить еще семерых детей. Так зачем ворошить прошлое? Лишние разговоры только причинят вред. Вся жизнь Роуан прошла вдали от Нового Орлеана, и она не питала зла по отношению к той, что дала ей жизнь, но не оставила в памяти ни имени, ни лица. В душе царило лишь мрачное, безнадежное чувство тоски. И Роуан промолчала.

Англичанин долго и внимательно разглядывал Роуан, совершенно, кажется, не шокированный ни бесстрастным выражением лица стоявшей перед ним женщины, ни ее неизменным молчанием. Когда Роуан вернула карточку, он изящным жестом взял маленький картонный прямоугольник и, прежде чем спрятать, еще какое-то время подержал в руке, словно надеясь, что собеседница передумает.

– Как бы мне хотелось поговорить с вами, – продолжал тем временем Лайтнер. – Интересно, как живет человек, по воле судьбы оказавшийся так далеко от дома, вырванный с корнем из родной почвы… – Немного помедлив, он многозначительно добавил: – Когда-то я знал вашу мать.

Англичанин умолк, словно сознавая, какое впечатление произвели его слова – столь неуместные в данных обстоятельствах. Если он хотел ударить ее этими словами, трудно было выбрать более подходящий момент. Но Роуан по-прежнему неподвижно стояла, засунув руки в карманы куртки. И хотя последняя фраза Лайтнера всколыхнула в душе бурю эмоций, внешне она никак их не проявила.

«Он знал мою мать?»

Господи, ну почему все так ужасно?! И этот джентльмен с сияющими голубыми глазами, такой заботливый и терпеливый, и ее молчание, всегда служившее завесой, отгораживающей ее от окружающего мира. Откровенно говоря, в тот момент Роуан просто не в силах была вымолвить хоть слово.

– Мне бы доставило огромное удовольствие пригласить вас на ленч или, если время не позволяет, хотя бы чего-нибудь выпить. Как видите, я совсем не злодей. Есть одна очень длинная история…

И снова интуиция подсказала Роуан, что он говорит правду!

Она уже готова была принять приглашение, чтобы поведать ему о себе и расспросить его о своих неведомых родственниках. В конце концов, не она искала этого англичанина – это он нашел ее и предложил поделиться с ней информацией. В тот момент Роуан испытывала сильное искушение откровенно рассказать обо всем, даже о своих таинственных способностях, словно загадочный мистер Лайтнер оказывал давление на ее разум, безмолвно побуждая открыться, впустить его в самые потаенные уголки сознания. Похоже, этот человек испытывал к ней неподдельный интерес. Глубоко личная, искренняя заинтересованность, проявленная без малейшего злого умысла, согревала душу Роуан, как в зимний холод согревает тепло очага.

Картины, свидетели, все самые потаенные ее мысли о тех событиях неожиданно захлестнули Роуан.

«За свою жизнь я убила троих. И точно знаю, что способна убивать гневом. Вот что происходит в жизни „человека, вырванного, как вы изволили выразиться, с корнем из родной почвы“! Известны ли вам подобные случаи в истории рода Мэйфейр?»

Неужели англичанин действительно вздрогнул, бросив на нее мимолетный взгляд? Или ей это только показалось и во всем виноваты косые лучи заходящего солнца, отражающиеся в его глазах?

Но Роуан не могла решиться. Они стояли над могилой женщины, которой она дала обещание никогда не возвращаться в Новый Орлеан и не пытаться выяснить правду о своем происхождении. Эта женщина окружила ее заботой и любовью и, быть может, сделала для нее больше, чем могла бы сделать родная мать… Перед глазами Роуан вновь всплыли очертания комнаты, где умирала Элли, а в ушах зазвучали едва слышные, мало похожие на человеческие стоны боли… «Обещай мне, Роуан… Даже если они напишут тебе… Никогда… никогда…» – «Ты же моя мать, Элли. Моя единственная мать. Разве я могу желать большего?»

В последние недели агонии Элли Роуан особенно страшилась своей загадочной разрушительной силы. Что, если в состоянии гнева и горя она обратит ее против слабеющего тела Элли и тем самым раз и навсегда прекратит невыносимые и бессмысленные муки? «Я могла бы убить тебя, Элли. Я могла бы избавить тебя от страданий. Уверена, что могла бы. Я отчетливо ощущаю, как таящееся внутри меня нечто словно замерло в томительном ожидании сигнала к действию».

Так кто же она все-таки? Неужели ведьма? Нет, невозможно – ведь она целительница, а не