кому-нибудь на глаза, — наверное, он знает!

Хун-Ахау задумался. Скорбь и гнетущая печаль переполняли его душу. Лучшие люди, которых он любил всем сердцем, погибли. Дело, за которое они сражались, проиграно. Цель, к которой он так упорно стремился последние полтора года — свобода для товарищей и себя, — казалась теперь безнадежно далекой. Если даже удастся ему и Ах-Мису избежать преследования и благополучно ускользнуть из пределов Тикальского царства — разве принесет это теперь ему успокоение? Нет, не собственная свобода, а освобождение всех страдавших от непосильного изнурительного труда, от побоев и издевательств, увечий и позорной смерти — вот о чем он мечтал и чего добивался все это время. Что же им, оставшимся вдвоем от целой армии, делать теперь?

Приближался вечер. Около хижины послышался тихий говор — очевидно, возвратившийся с работы хозяин говорил с женой. Закончив вечернее купание, он вошел в хижину. Невысокого роста, жилистый, Вукуб-Тихаш напоминал чем-то Хун-Ахау его отца, но выглядел значительно старше. Радостно улыбнувшись, он подошел к ложу юноши.

— Очнулся, сынок? — приветливо спросил хозяин хижины. Его низкий бархатный голос удивительно не соответствовал росту и сухощавой фигуре. Казалось, что говорит кто-то другой, спрятавшийся за ним. — Сильно болит голова?

— Спасибо, мне значительно лучше, — ответил Хун-Ахау. — Благодарю тебя, почтенный Вукуб-Тихаш, за все твои заботы…

Старый земледелец протестующе замахал руками, присел около ложа.

— Не надо мне благодарностей, — искренне сказал он, — только выздоравливай скорее! Сражаться с ягуаром — дело не шуточное — видишь, как он тебя отделал. Но теперь все самое неприятное уже позади — вчера я менял повязку на твоей голове и видел, что целебные травы помогли и на этот раз. Еще несколько дней покоя, и ты будешь здоров, как и до ранения. Тогда вы с братом сможете тронуться в путь.

— Сколько же я пролежал здесь?

— Немного больше недели. Сегодня девятый день…

Вукуб-Тихаш хлопнул в ладоши, призывая жену. Она вошла, поклонилась, неторопливо расставила около мужчин еду: вареные бобы, приправы из душистых трав, свежие кукурузные лепешки. Как и муж, она приветливо улыбнулась, посмотрев на Хун-Ахау, но не сказала ни слова.

— Давайте есть, — сказал земледелец, — ты, сынок, наверное, очень голоден — выздоравливающие всегда хотят есть. Ну и намучились мы, кормя тебя, когда ты лежал без сознания. Твой брат каким-то чудом умудрялся вливать в твое горло жидкую похлебку — этим только ты и жил. Теперь тебе надо наверстывать за все прошедшие дни!

Действительно, Хун-Ахау при виде пищи почувствовал мучительный голод, и ласковое приглашение хозяину повторять не пришлось.

Когда с едой было покончено (Ах-Мис, очевидно, из скромности, ел, как новорожденный младенец, явно опасаясь опустошить горшок с бобами прежде, чем насытятся другие), Вукуб-Тихаш с таинственным видом вытащил из укромного уголка хижины две большие коричневые, сделанные из свернутых листьев палочки. Одну он предложил Ах-Мису, другую — сунул в свой рот. Еще минута — и оба курильщика окутались голубоватым дымом. Хун-Ахау с удивлением смотрел на товарища. За время, которое он провел во дворце властителя Тикаля, юноша нагляделся на знатных лиц, и само по себе курение его уже не удивляло, но курящий Ах-Мис — здесь было чему поразиться!

Великан потягивал сигару* с таким серьезным и сосредоточенным видом, точно выполнял какое-то важное и нужное дело. Но, хорошо зная его, Хун-Ахау вскоре понял, что, куря, Ах-Мис больше думает о том, чтобы доставить своим видом удовольствие старику, чем наслаждается сам.

— Тебе еще нельзя курить, — обратился Вукуб-Тихаш к юноше, — от дыма у тебя может быть головокружение. Придется дня два еще подождать!

Хун-Ахау поспешил ответить, что он никогда не курил и ему вовсе не хочется начинать.

— Напрасно! — сказал старик, с явным удовольствием затягиваясь. — Куренье прекрасно прочищает голову: мысли становятся быстрыми и ясными. Твой брат это уже понял!

Ах-Мис проворчал несколько слов, выражавших вежливое согласие, но смущенное выражение его лица показывало, что в действительности он был не так уж уверен в сказанном.

Некоторое время старый земледелец молча наслаждался куреньем. Затем, когда жена убрала посуду и остатки еды и мужчины снова остались одни, он заговорил:

— Недавно в столице произошли большие события. Когда владетель трона ягуара умер, молодой раб из дворца, принадлежавший царевне Эк-Лоль, поднял восстание. Он освободил рабов из лагеря около строящейся пирамиды, вооружил их и двинулся по Тикалю. Выставленные против рабов военные отряды под предводительством нового ахау-ах-камха были разбиты, а сам владыка Ах-Печ убит. В городе был страшный переполох: знатные боялись, что рабы захватят Тикаль. Но восставшие ушли из города. Около селения Кахбаче они встретились с войском из йашха, которое вел на Тикаль царевич-наследник Кантуль. Рабы разгромили и это войско и убили Кантуля!

При этих словах старика Хун-Ахау с трудом скрыл улыбку: он не мог не торжествовать, не радоваться при мысли, что это он прикончил ненавистного Кантуля, убийцу Эк-Лоль. Он отомстил за нее, за маленькую царевну с дивными, таинственно поблескивавшими глазами.

— Говорят, битва была ужасной! — продолжал свой рассказ Вукуб-Тихаш. — Но военное счастье изменчиво. Не успели победители как следует отдохнуть после такого сражения, как на них ударил великий након Тикаля со своими воинами. Восставшие были разбиты наголову, больше половины их полегло на поле битвы, а уцелевшие — взяты в плен.

Вукуб-Тихаш остановился, несколько раз затянулся дымом и продолжал:

— Накона встретили в Тикале как великого победителя. Новый повелитель Ах-Меш-Кук обнял его и собственноручно возложил на грудь военачальника драгоценное ожерелье.

Знатные ликовали. Но потом выяснилось, что предводителя рабов среди пленных нет. Разрыли общую могилу, где были похоронены убитые рабы, искали там и тоже не нашли. Тогда глашатаи объявили: всякий, кто задержит предводителя мятежников, получит большую награду. Теперь по всем соседним со столицей селениям рыскают соглядатаи, разыскивая этого Хун-Ахау — так, кажется, его зовут…]

После небольшой паузы Хун-Ахау, посмотрев пристально на старика, тихо сказал:

— Этот предводитель перед тобой, почтенный Вукуб-Тихаш! Меня зовут Хун-Ахау. Я в твоей власти!

Ах-Мис рывком вскочил на ноги. Глаза его загорелись. Вукуб-Тихаш, снова затянувшись дымом, укоризненно покачал головой.

— Я говорил тебе, что твой брат серьезно болен, — обратился он к Ах-Мису. — Ты слышишь, как он бредит. Это ужасно! А я-то думал, что он уже близок к выздоровлению. Нет, ему надо лежать и молчать. Долго ли до беды, если кто-нибудь, кроме меня, услышит такой бред. Всегда найдутся охотники заработать кучу денег на несчастье другого…

— Но послушай меня, Вукуб-Тихаш, — сказал снова Хун-Ахау, — я не в бреду…

— Молчи, молчи, — замахал на юношу руками Вукуб-Тихаш. — Тебе вредно говорить. Если не замолчишь ты, то замолчу я, и ты тогда ничего не узнаешь! Лежи смирно и слушай, что говорит старик!

— Хорошо, — согласился Хун-Ахау, — я буду молча слушать!

Удовлетворенный его послушанием, старик кивнул головой и продолжал:

— Жители нашего селения — хорошие люди, и никому из них не придет в голову принять человека, раненного ягуаром, за беглого раба покойной царевны. Но чужого глаза надо избегать. Поэтому я и советовал твоему брату не торчать на виду днем; вдруг какой-нибудь соглядатай снова забредет в нашу деревню. Один здесь был около недели назад, вынюхивал и расспрашивал всех. Но ему твердо сказали: у нас никого чужих здесь нет!

— А старейшина знает о нас? — спросил Хун-Ахау.

— Старейшина знает все! — с достоинством провозгласил Вукуб-Тихаш. — Он знает и про вас. — Старик помолчал и затем ткнул в свою грудь пальцем. — Старейшина деревни — я, — объявил он гордо и посмотрел на своих собеседников, явно ожидая удивления.