двадцать лет бремя власти от уходящего собрата. Жители Тикаля молитвенно поднимали руки, распростирались ниц, когда мимо них проплывала высоко поднятая статуя.

Солнце было в зените, когда Вук-Ахау скрылся в центральном храме. Стало жарко. Затылок накона покраснел. Но ни есть, ни пить до завершения обряда не полагалось. Все терпеливо ждали главного.

Хор опять смолк, стояла мертвая тишина. Хун-Ахау вспомнил, что отец ему рассказывал о подобной церемонии у них на родине. Это было еще до рождения юноши. Двадцать лет — срок не малый!

Протяжное песнопение встретило появившегося на площади центрального храма Болон-Ахау. Передача власти была окончена, и он уходил теперь в правый храм — его новый дом. За ним неотступно следовал старый Мам, распорядитель богов. За уходящим надо было следить, чтобы прежний властитель самовольно не остался на троне лишний срок. И Мам следил. Только устроив Болон-Ахау на его новом месте, он мог возвратиться на покой в свой храм.

Зрители заволновались: приближалась главная часть празднества. Из центрального храма вышел повелитель Тикаля. На этот раз он был одет очень просто. Полоса ягуаровой шкуры вокруг бедер, единственное перо в волосах, небольшие браслеты на руках и щиток из перьев на правой голени составляли все его убранство. Непривычно выглядели его босые, без сандалий, ноги. Зато блистал великолепием украшений верховный жрец, шедший за правителем, не уступали ему в этом и остальные жрецы.

Спустившиеся сгруппировались вокруг стелы таким образом, чтобы владыка Тикаля и верховный жрец были бы видны стоявшим на площади.

— Отдадим драгоценную влагу жизни великому камню! — возгласил верховный жрец. Могучий низкий голос не вязался с его изможденным обликом. — Приступайте!

Правитель острым обсидиановым ножом рассек мочку правого уха, затем левого. Закапала кровь. Он наклонялся то одной, то другой стороной, стараясь, чтобы кровь попадала в яму. Туда же был брошен и нож.

Затем, схватив поданные ему три иглы огромного ската, повелитель проколол ими высунутый язык. Бежавшую узким ручейком кровь он собирал в составленные чашей ладони. Быстрым движением он сплеснул ее на циновки, закрывавшие стелу, — один… другой… третий раз… Иглы были брошены в яму, и владыка Тикаля отошел в сторону. Кровь еще струилась изо рта и ушей, но он ее уж не собирал, а размазывал на груди.

К жертвенному месту, строго соблюдая ранги, потянулись другие. Совершали обряд по-разному. Царевич надрезал мочки ушей, Ах-Меш-Кук привычным жестом проколол себе язык, старый скульптор исцарапал иглой ската все щеки, чтобы поручить несколько капель, полнокровный Ах-Печ надрезал вену на левой руке и, выпустив целый фонтан крови, гордо огляделся. Не принимала участия в этом лишь Эк-Лоль. С бесстрастным видом царевна глядела на происходившее, и только один раз ее глаза горячо блеснули — когда к стеле подошел наследник тикальского престола.

Хун-Ахау, увлеченный церемонией, не заметил, что правитель куда-то исчез. Вот последний из придворных отошел в сторону, и по мановению верховного жреца к яме один за другим потянулись прислужники. Осторожно опускались на влажную от крови землю расписные сосуды, падали нефритовые бусы, зеленые перья кецаля и красные перья попугаев. Поверх всех богатств был насыпан толстый слой мелких осколков светлого кремня.

Пришла очередь каменщиков. Быстро сыпались с причмокивающим звуком одна за другой пригоршни полужидкой известки. Деревянными лощилами белая масса проворно разравнивалась и разглаживалась… Еще два слоя — и все было кончено — только по иному цвету место, где была жертвенная яма, можно было отличить от остального покрытия площади.

Приближался заключительный и самый важный момент церемонии. Все зрители вытянули шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее. Жрецы подбросили в жаровни новые горсти курений — густые извилистые струи черного жирного дыма потянулись вверх.

Вибрирующий голос певца зазвенел над площадью. Мелодия была простой — несколько звуков вверх и возвращение к нижней ноте, но медленный вначале темп песнопения постепенно убыстрялся. Вступил хор, могучими вздохами поддерживая ускоряющийся ритм.

Перед стелой снова появился правитель. На этот раз он был весь увешан драгоценностями, солнечные лучи, попадая на них, ослепительно сверкали. Темные потеки засохшей крови на груди и руках еще более подчеркивали белизну перламутровых дисков в ожерелье и браслетах.

Широко раскинув в стороны руки, владыка Тикаля завертелся волчком, повинуясь звукам музыки и все убыстряя движение. Разлетелись кецалевые перья на высоком головном уборе, плыли поднявшиеся вверх концы набедренной повязки.

Все быстрее и быстрее становился темп, все быстрее и быстрее вертелась перед стелой одинокая фигура. Правитель начал уставать, пот струйками полз по лицу, смывая краску, уставшие легкие шумно втягивали воздух…

— Все старания бесполезны! Он не доживет до конца следующего двадцатилетия! — пробурчал Ах- Печ на ухо Ах-Меш-Куку.

— Все в руках богов! — как всегда тихим голосом отвечал тот.

Резкий вскрик флейт, вопль труб и глухой гул барабанов возвестили о конце священного танца. Правитель застыл неподвижно; в руках у него уже была эмблема верховной власти — доска с изображением двухголового дракона. Позади этой живой статуи бесшумно упала циновка, скрывавшая стелу. Все присутствовавшие склонились в глубоком поклоне. В этот момент повелитель как бы снова восходил на престол Тикаля, получая от богов право на новое двадцатилетие царствования.

На рельефе, блестевшем свежими яркими красками, Хун-Ахау увидел портрет правителя. Юноша теперь понял, что поза человека, стоявшего перед стелой, сознательно повторяла изображение на скульптуре. Тот же поворот головы вправо, расставленные так же ноги, те же украшения и знаки достоинства. Но отец царевны был значительно старше, чем изображенный. И когда они были рядом, это особенно бросалось в глаза.

Строго соблюдая ранги, придворные подходили к царю с поздравлениями. Он уже сменил позу на более свободную, но напряжение и усталость еще явственно проступали на его лице. Он равнодушно выслушивал цветистые выражения преданности, радости и счастья, которые щедро лились из уст поздравлявших. Только один раз его глаза блеснули неожиданным теплом — когда к нему приблизилась Эк-Лоль. Но и ей правитель не сказал ни одного слова; может быть, потому что кругом было слишком много чужих ушей.

Когда поздравления закончились и повелитель отбыл, собравшиеся начали быстро расходиться. Придворные спешили домой, чтобы обмыться и переменить одежды — вечером во дворце должен был состояться пир. Простой люд торопился к ужину и сну — завтра будет снова работа!

Царевне подали носилки, хотя до дворца было недалеко. Хун-Ахау шел сбоку, медленно помахивая опахалом. Он уже предвкушал отдых — даже ему, молодому и сильному, неподвижное стояние целый день под солнцем далось с трудом. Но он не знал, что вскоре ему предстояло показать всю свою быстроту и ловкость.

Сойдя с носилок перед дворцом, Эк-Лоль приказала:

— Хун, иди со мной, ты мне нужен!

Сунув опахало в руки подоспевшего Цуля, юноша поспешил вслед за царевной.

Они прошли галереей нижнего этажа, поднялись на второй. Эк-Лоль шла быстро, как бы стремясь скорее достигнуть своих покоев. Внутри здания было сумрачней и прохладней. Почти никого не встречалось: вся жизнь сегодня была сосредоточена в другом крыле дворца.

Царевна вошла в первую комнату своей половины; Хун-Ахау задержался на пороге. Заходящее солнце заливало через проем галереи гладкий белый пол красноватым ровным светом. И вдруг юноша увидел, как из угла по этому алому полу к ноге девушки стремительно и бесшумно метнулась длинная серая лента. Хун- Ахау рванулся вперед, схватил змею за хвост и резким взмахом размозжил ей голову о стену.

Увидев тень юноши перед собой, Эк-Лоль обернулась.

— Что ты делаешь? — гневно спросила она, и в этот момент ее взгляд упал на змею.

— Она бросилась на тебя, владычица, — тихо произнес опахалоносец.

Лицо царевны побелело — только сейчас она вспомнила мимолетное холодное прикосновение к ее ноге.