к Шбаламке, — молодой, но уже опытный воин, и захватившие тебя в полной мере почувствовали мощь твоих ударов. Только из-за того, что ты был ранен, ты попал в плен. Нет, нет, не говорите мне «да», я и так вижу, что я, как всегда, прав! Так вот, тогда я сказал себе: «Экоамак, ты тоже был рабом, но теперь ты велик и богат. Почему бы тебе не выкупить этих юношей, почему не помочь им, а они помогут тебе». Теперь это совершилось, вы свободные люди, но, — толстяк сделал паузу, значительно поднял палец, — вы должны в свою очередь отплатить мне добром за добро!

— Что же мы должны сделать? — вырвалось у Ах-Кукума. Глаза его сияли.

— Очень немногое. Мне не хватает носильщиков. Помогите мне благополучно доставить товары в Тикаль, а там я вознагражу вас за труды и мы расстанемся. Если вы захотите, бы сможете остаться в Тикале, храбрые воины в нашем городе пользуются большим почетом. Земледельцам там тоже всегда найдется хорошая работа! Но если вас потянет в родные края, то, клянусь великим Солнечноглазым, — Экоамак торжественно поднял руку, — никто не посмеет вас удерживать. Свободные, щедро одаренные, вы не спеша совершите обратное путешествие и в старости будете рассказывать вашим внукам о чудесах Тикаля, отца всех городов мира!

Юноши молчали, завороженные. Свобода, далекое путешествие, сказочный великолепный Тикаль, о котором каждый из них слышал еще в детстве. Что может быть лучше! Особенно сиял Шбаламке. Только у Хун-Ахау шевелилось легкое подозрение: уж слишком много было за последние дни плохого и тяжелого, чтобы принять неожиданную радость с полным доверием. Но доводы Экоамака были убедительными, а кроме того, какой смысл был ему обманывать принадлежавших ему же рабов?

— Спасибо тебе, Экоамак! — волнуясь, сказал Шбаламке. — Спасибо за свободу и доверие. Мы, конечно, поможем тебе и доставим все твои товары в Тикаль в полной сохранности. А там уж мы посмотрим, что нам следует делать дальше!

— Ты, воин, мудр не по летам! — одобрительно воскликнул толстяк. — Идемте же к нашей стоянке, уже давно пора подкрепить силы и отдохнуть.

Лагерь главного купца Тикаля был расположен на окраине города в небольшой лощине крошечной рощицы. Почему она не была вырублена под поле, а осталась здесь, объяснить было трудно. Во всяком случае, меньше всего о том, что этого не произошло, мог пожалеть Экоамак. С радостным пыхтением он достиг разостланных под большим деревом мягких покрывал и удобно устроился на них в тени, ожидая, когда будет приготовлена пища. Около него был заботливо положен уже заметно похудевший денежный мешок.

Рабы хлопотали у двух костров: на одном из них кипел большой горшок с бобами, а над другим на тоненькой палочке жарился индюк, распространявший вокруг себя такой приятный запах, что в желудках трех юношей сразу же раздалось унылое бурчанье.

Около деревьев сидело десять человек; семь из них, очевидно, были недавно купленные рабы, трое остальных — воины, одетые так же, как и следовавшие за Экоамаком. Оружие их лежало в стороне, а его владельцы, ожидая еды, с азартом играли в хунхун, хлопая друг друга по рукам и горячась. Вновь пришедшие воины сразу же присоединились к ним, и игра разгорелась еще оживленнее. Все это настолько не походило на недавнюю жизнь в лагере Одноглазого, что Хун-Ахау почувствовал, как его опасения становятся все более слабыми и туманными.

Индюк достался, конечно, Экоамаку, который живо обглодал его до последней косточки. Но и все остальные не были обижены: бобов и лепешек было вволю, и даже Ах-Кукум, оказавшийся самым прожорливым из троих, был удовлетворен. Не отставал от него и один из семерки, по имени Ах-Мис — настоящий великан с добрым и кротким лицом. Уже после того, как все остальные насытились, они долго сидели около горшка, подчищая остатки бобов и блаженствуя.

После еды языки развязались, и скоро юноши знали историю их новых товарищей, так же, как и те — все происшедшее с Хун-Ахау, Шбаламке и Ах-Кукумом. Пятеро из них были уроженцами Города зеленого потока и стали рабами шесть лет тому назад, во время большого голода. Чтобы спасти себя и свои семьи от гибели, они добровольно продались в рабство богачу за мешок кукурузы. Этой весной он умер, и его наследники вывели их на продажу, где вчера они и были куплены Экоамаком. Шестой — небольшого роста, гибкий и юркий юноша — звался Укан; он был рожден далеко отсюда, в городе Копане*; никто из присутствующих никогда не слышал о нем, хотя Укан горячо уверял, что Копан — огромный город, с которым ничто не может сравниться.

В рабство Укан попал недавно, когда их, нескольких торговцев, направлявшихся в Тикаль, ограбили и захватили в плен какие-то разбойники. Юноша страстно желал попасть в столицу, так как был уверен, что несколько спасшихся его товарищей добрались туда. Купивший его сегодня утром Экоамак был растроган бедствиями товарища по ремеслу и обещал по прибытии в Тикаль помочь ему в розысках друзей. Седьмой — добродушный великан Ах-Мис — попал в рабство еще мальчиком, несколько раз менял своих владельцев и теперь был очень доволен Экоамаком, потому что «тот знал, как надо кормить человека».

Беседа продолжалась почти до вечера; никто им не мешал. Тикальский купец сразу же после еды улегся спать, а один из рабов, прибывших с ним из Тикаля, отгонял веткой от хозяина назойливых мух. Воины продолжали свою бесконечную игру. Чтобы проверить свои впечатления, Хун-Ахау поднялся и не спеша направился по дороге к центру города. Никто не обратил на это внимания. Дойдя до ближайшего здания, Хун-Ахау постоял несколько минут за его углом, скрытый от глаз, прислушался. Нет, никакого беспокойства, погони, суматохи, розысков не было. Значит, он действительно свободен? В глубоком раздумье медленными шагами юноша возвратился в лагерь. Появление его, как и уход, не вызвали ни одного взгляда ни у воинов, ни у проснувшегося к тому времени Экоамака. Только Шбаламке спросил, куда он уходил. Хун-Ахау уклончиво ответил, что он просто хотел размять ноги.

После ужина и молитвы ночным богам, которую произнес Экоамак, все устроились на ночлег. И опять Хун-Ахау убедился, что. купец полностью доверяет им, потому что на третью пору ночи нести стражу лагеря был назначен Шбаламке, а все остальные (в том числе и воины) могли спать. Это окончательно рассеяло подозрения юноши, и впервые за много ночей он заснул крепким и спокойным сном.

Когда утром их разбудили, оказалось, что двух рабов, начальника лагеря и его верного спутника — денежного мешка — уже нет; они куда-то ушли, пока все еще спали. Но кипевший на костре горшок с едой и запах свежих кукурузных лепешек привлекали внимание пробудившихся значительно сильнее, чем размышления, куда отправился «толстый хозяин», как называл его Ах-Мис.

К концу завтрака Экоамак появился, присел около горшка и быстро расправился с остатками еды. Ах- Мис провожал завистливым взглядом очередной кусок лепешки, отправлявшийся в рот хозяина, и при каждом его глотке печально вздыхал. Кончив еду, Экоамак сказал:

— Теперь мы можем отправляться за грузом!

Товары или ценности, которые Экоамак должен был доставить в Тикаль, хранились в большом каменном одноэтажном здании, находившемся неподалеку от лагеря. После краткого разговора между хранителем и хозяином груза было дано приказание вытаскивать тюки. Все они были плотно упакованы в несколько слоев грубой ткани и весили изрядно. Любопытный Укан тщетно старался прощупать, что же в них находится. Через полчаса весь груз уже находился в лагере, и для носильщиков был устроен короткий отдых.

Когда лагерь был свернут и пришло время отправляться в путь, выяснилось, что большинству носильщиков досталось по два тюка, а силачу Ах-Мису — даже три; только двое пожилых несли по одному тюку. Воины шли налегке, четверо рабов принесли откуда-то носилки, а остальные тащили запасы пищи и лагерную утварь.

Хун-Ахау невольно согнулся, когда ему взвалили на спину два тюка. Да, они были очень тяжелыми! Но оказавшийся около носильщиков Экоамак одобрительно подмигнул ему и улыбнулся. Юноше сразу вспомнилось ожидающее его будущее, и он с усилием выпрямился. Он дойдет туда и донесет в целости груз, чего бы это ему ни стоило!

— В Тикаль, в Тикаль, — воскликнул громко Экоамак, — там вы станете свободными и счастливыми!

Купец устроился в носилках, и караван тронулся в путь.