Юноша был погружен в размышления, когда Теон вернулся и передал ему следующее письмо: «Ипатия – своему любимому ученику. Я жалею тебя, да иначе и быть не может. Даже более, я признательна тебе за твою просьбу, доказывающую, что мое присутствие на сегодняшнем отвратительном зрелище не отвратило от меня душу, на которую я возлагала свои лучшие надежды. Но, посуди сам, не должна ли произойти полная и по-видимому, невозможная перемена в женщине, за которую ты хлопочешь, прежде чем нам удобно будет встретиться? Я не так безжалостна, чтобы порицать тебя за твою просьбу; и даже не укоряю ни тебя, ни ее. Она повинуется голосу своей природы. Разве можно на нее негодовать, раз судьба наделила такое прекрасное животное слишком грубым и низменным духом? К чему же нам рыдать над ней? Рожденная из праха, она и превратится в прах. Но тебе была дарована божественная искра в момент твоего рождения, ты должен воспарить над всем земным и без сожаления покинуть низшее существо, связанное с тобой преходящими и ничтожными узами плотского родства».

Филимон гневно скомкал письмо и вышел из дома. Итак, у представительницы философии не оказалось доброго слова для заблудшей, не было утешения для униженной грешницы! Судьба! Пелагии оставалось только подчиниться судьбе и быть низким, жалким существом, презирающим саму себя!

В памяти Филимона вдруг почему-то вспыхнули ярким светом давно знакомые, но временно забытые слова, и он громко и страстно произнес:

– «Верую во оставление грехов, воскресение мертвых и жизнь вечную!»

В одно мгновение растаяли грезы последних четырех месяцев, и Филимон поспешил домой, думая о пустынной обители. Одна келья для Пелагии, другая – для него, – вот и все, что ему надо. Там они вместе будут каяться и молиться, чтобы Господь сжалился над ними…

Едва переводя дыхание от страха и возбуждения, юноша взбежал по лестнице и увидел перед своей дверью Мириам. Она не хотела допускать Филимона к Пелагии.

– Она еще там?

– А тебе что за дело?

– Я хочу пройти в свою комнату.

– В твою комнату? А кто за нее платил в течение четырех месяцев? Ты? Да и что ты можешь сказать Пелагии? Что ты можешь для нее сделать? Ты, молодой умник, должен поначалу сам влюбиться, чтобы научиться помогать влюбленным созданиям.

Филимон ринулся вперед так стремительно, что Мириам вынуждена была отступить. Старуха с лукавой улыбкой последовала за ним в комнату. Пелагия бросилась к брату.

– Не будем более говорить о ней, дорогая сестра, – сказал Филимон, кладя руку на плечо Пелагии и грустно глядя ей в глаза. – Гораздо лучше полагаться на собственные силы, а не искать посторонней помощи. Веришь ли ты мне?

– О, конечно! Но можешь ли ты мне помочь? Будешь ли ты меня учить?

– Да, но не здесь! Мы должны бежать! Погоди, выслушай меня, дорогая сестра, умоляю, выслушай меня! Неужели ты так счастлива здесь, что не можешь представить себе высшего блаженства? Да и кроме того… Дай Бог, чтобы мои опасения не оправдались, но разве грешников не ожидает ад за гробом?

Пелагия закрыла лицо руками.

– Меня предупреждал об этом старый монах.

– Вспомни его предостережения, – прошептал Филимон и начал с жаром говорить об огненном море и адских муках в тех же выражениях, в которых так часто Памва и Арсений поучали его самого. Пелагия прервала его речь.

– О, Мириам! Правда ли это? Разве это возможно? Ах, что со мной будет! – с отчаянием воскликнула бедная девушка.

– А если и правда, то спроси его, каким образом он спасет тебя?

– Разве евангельское учение не предохранит ее от козней ада, неверующая еврейка? Я могу спасти ее?

Юноша вспомнил, что надо узнать, крещеная ли сестра и дрожащим голосом спросил:

– Ты крещена?

– Крещена?! – повторила Пелагия, очевидно не понимая значения этого слова.

– Да! Епископом… в церкви?

– Ах, вот что, – заговорила она, – теперь я припоминаю… Мне было четыре года. Да, да, помню водоем и женщин, которые раздевались… Меня тоже выкупали, и старик окунул мою голову три раза в воду… Я забыла, зачем это делали, – так много лет прошло с тех пор. Потом на меня, кажется, надели белое платье.

Филимон отступил от нее, глубоко вздохнув.

– Несчастное дитя. Да смилуется Господь над тобой!

– Разве он не простит? Ты ведь примирился со мной, а он, надеюсь, добрее тебя. Почему же он меня не простит?

– Он простил тебя при крещении, и вторичная милость невозможна, пока ты…

– Пока я не покину своего возлюбленного! – вне себя воскликнула Пелагия.

– Когда Господь простил святую Магдалину и сказал ей, что вера спасла ее, – подумай сама, – продолжала ли она жить после этого во грехе, предаваясь мирским удовольствиям? Бог простил ее, но сама она не могла забыть свой грех. И твои грехи могут искупить только слезы раскаяния.

– Но я ничего не знала! Я не добивалась крещения, не просила его. О, жестокие родители, зачем вы со мною это сделали? А Бог? Зачем он меня так рано простил? Я не решаюсь идти в пустыню! Я не могу! Посмотри, какая я нежная! Я бы умерла там от холода и голода. Я бы там с ума сошла от страха! О, брат