Она услышала гитарную музыку. Почувствовала, как Миа возвращает себе контроль над рукой, которая засовывала оставшиеся деньги в карман, ногой, которая первой покинула салон. Миа вновь оттесняла Сюзанну, едва та решила одну из ее маленьких нью-йоркских сложностей. Сюзанна попыталась протестовать (мое тело, черт побери, мое, по крайней мере, выше талии, а значит и голова, и мозг в ней!) потом успокоилась. Что с этого проку? Миа сильнее. Сюзанна понятия не имела, почему, но знала, что таково реальное положение.

В этот самый момент Сюзанну Дин испытала фатализм Бушидо, предельное спокойствие, которое охватывает водителя, потерявшего контроль над автомобилем, которого тащит к пропасти, пилота самолета с заглохшими двигателями, вошедшего в пике… и стрелка, которого везли к его последней пещере или схватке. Позднее она бы вновь могла начать бороться, если б борьбы эта была достойной и благородной. Она бы боролась, чтобы спасти себя и младенца, но не Миа… та сделала свой выбор. Миа, на взгляд Сюзанны, утратила право на спасение, которое ранее могла бы заслужить.

И теперь делать ей было совершенно нечего, разве что повернуть диск «Интенсивность схваток», установив против стрелки число 10. Она думала, что ей позволят это сделать.

А пока… звучала музыка. Гитара. Песня, которую она знала, очень хорошо знала. Она сама спела ее жителям Кэллы Брин Стерджис.

После пережитого с тех пор, как она повстречалась с Роландом, у нее не возникло и мысли о том, что появление на уличном углу гитариста, поющем о «юноше бедном», жизнь которого «печали полна», – чистая случайность, совпадение. И песня эта прекрасная, не так ли? Возможно, квинтэссенция всех народных песен, которые ей так нравились в молодости, тех самых песен, которые шаг за шагом соблазнили ее и привели в стан активистов борьбы за гражданские права, привели в город Оксфорд, штат Миссисипи. Те дни канули в лету, теперь она чувствовала себя гораздо старше, но удивительная простота песни по-прежнему трогала душу. До «Дикси-Пиг» оставалось пройти меньше квартала. Как только Миа перенесет их через порог, она, Сюзанна, окажется во владениях Алого Короля. Насчет дальнейшего у нее не было ни сомнений, ни иллюзий. Она не рассчитывала на возвращение оттуда, не рассчитывала вновь увидеть своих друзей или своего возлюбленного, и полагала, что ее ждет смерть под вопли Миа, наконец-то осознавшей, что ее обманули… но все эти мысли не мешали ей насладиться песней. То была ее песня смерти? Если так, она ничего не имела против.

Сюзанна, дочь Дэна, исходила из того, что все могло быть гораздо хуже.

Музыкант устроился перед кафе, которое называлось «Черная патока». Раскрытый футляр для гитары лежал перед ним, на пурпурном бархате обивки (такого ж цвета, как и ковер в спальне сэя Кинга, можете сказать, аминь) лежали монеты и мелкие купюры, чтобы любой, даже слишком наивный для Нью-Йорка прохожий понял, что он него требуется. Сам музыкант сидел на прочном деревянном кубе, который ничем не отличался от другого деревянного куба, с которого преподобный Харриган читал свои проповеди.

По многим признакам чувствовалось, что его рабочий день близок к завершению. Он уже надел куртку с нашивкой «Нью-йоркские янки» на рукаве и шляпу с надписью на ленте «ДЖОН ЛЕННОН ЖИВ». Перед ним стояла какая-то табличка с надписью, но теперь она уже лежала в футляре, словами вниз. Впрочем, Миа все равно не смогла бы прочитать, что написано на табличке, нет, не смогла.

Гитарист посмотрел на нее, улыбнулся, перестал перебирать пальцами струны. Она подняла одну из оставшихся у нее купюр.

– Я дам ее тебе, если ты сыграешь эту песню. Только на этот раз от начала и до конца.

Выглядел гитарист лет на двадцать с небольшим, на красавца определенно не тянул, с бледной кожей, прыщами на щеках и лбу, золотым кольцом в ноздре, сигаретой, прилипшей к уголку рта, но обаяния ему хватало. Его глаза широко раскрылись, когда он увидел лицо на купюре.

– Леди, за пятьдесят баксов я сыграю вам все песни Ральфа Стэнли, [104] которые я знаю… а знаю я их немало.

– Нам хватит только этой, – Миа бросила купюру, которая спланировала в футляр для гитары. Музыкант смотрел на нее и, похоже, не верил своим глазам. – Поторопись, – добавила Миа. Сюзанна не давала о себе знать, но Миа чувствовала, что та слушает. – Времени у меня в обрез. Играй.

После этих слов гитарист, сидевший на деревянном кубе перед кафе, начал играть песню, которую Сюзанна впервые услышала в «Хангри», песню, которую сама пела несчетное количество раз, однажды около мотеля в Оксфорде, штат Миссисипи. Спела вечером, а наутро их всех бросили в тюрьму. К тому времени трое молодых добровольцев, регистрирующих чернокожих избирателей, которые почти месяц как числились пропавшими без вести, давно уже лежали в черной миссисипской земле, в окрестностях Филадельфии[105] (в конце концов их нашли в городе Лонгдейл, вы можете сказать, аллилуйя, и будьте так любезны, скажите, аминь). Вновь поднялась для удара Белая кувалда, но они продолжали петь. Одетта Холмс, в те дни ее звали Дет, первой запела вот эту песню, а остальные присоединились к ней, мальчики пели «юноша», девочки – «девушка». А вот теперь, вернувшись в «Доган», который стал ее гулагом, Сюзанна слушала, как этот молодой человек, появившийся на свет гораздо позже тех давнишних дней, пел ту самую песню. Хранилища памяти раскрылись, и именно Миа, для которой неистовство тех воспоминаний стало откровением, захлестнула волна эмоций.

В стране Память время всегда и только одно – настоящее. В королевстве Прошлое часы тикают… но стрелки никогда не двигаются. Ненайденная дверь существует (О, потерянная) и память – ключ, который открывает ее.

Их фамилии – Чини, Гудмен, Швернер; именно они падают под ударом Белой Кувалды 19 июня 1964 года. О, Дискордия!

Они останавливаются в мотеле «Синяя луна», который расположен в негритянской части Оксфорда, штат Миссисипи. «Синяя луна» принадлежит Лестеру Бамбри, брат которого, Джон, пастор Первой афроамериканской методистской церкви Оксфорда, можете сказать мне аллилуйя, можете сказать мне аминь. На календаре 19 июля 1964 года, месяц спустя после исчезновения Чини, Гудмена и Швернера. Через три дня после того, как они исчезли неподалеку от Филадельфии, в церкви Джона Бамбри прошло собрание, и местные активисты-негры сказали трем десяткам северян, в основном, белых, следующее: в свете того, что произошло, они, конечно, имеют полное право уехать домой. Некоторые уехали, восславим Господа, но Одетта Холмс и еще восемнадцать человек остаются. Да. Они остаются в мотеле «Синяя луна». И иногда, по вечерам, они собираются во дворе мотеля, Делберт Андерсон приносит гитару, и они поют.

«Я буду освобожден» они поют и «Джон Генри» они поют, ничего не страшась (великий Боже, скажи, Бог-Бомба), и они поют «Развевающийся на ветру», и они поют «Блюз нерешительности», написанный преподобным Гэри Дэвисом, все смеются над этими веселыми, на грани приличия, строчками: доллар есть доллар, а цент есть цент, у меня полон дом детей, но моих среди них нет, и они поют «Я больше не марширую», и они поют в стране Память и в королевстве Прошлое они поют, в бурлящей крови молодости, в силе их тел, в убежденности их веры они поют, отрицая Дискордию, отрицая кан-тои, утверждая Гана- созидателя, Гана – изгоняющего зло они не знают этих имен, они знают все эти имена, сердце поет, что