устраиваешь похоронную процессию. И годы проводишь в скорби.
А затем, приходит одержимость смертью. Кевин Беннетт, Джил Смарт, теперь вот Кейт. Он покрыл свои долги. Расплатился за весь свой плохой и хороший секс, и бесконечные попытки завести потомство, у всего этого могла быть только одна развязка.
В конце концов, спустя четыре года мосле смерти Кейт ему пришлось сделать над собой усилие. Он наконец решился позвонить дяде Теду, спросить, как там семья. Он хотел кинуть пробный шар. Он испугался, когда не смог найти свою старую записную книжку, перерыл все шкафы и нашел ее, сгнившую, завернутую в футболку с Белоснежкой. Он держал эту футболку перед собой. Белоснежка наслаждалась оргией с семью гномами. Он не мог поверить, что именно он был тем человеком, который носил такую футболку Он швырнул футболку в дальний конец комнаты и открыл записную книжку, усевшись на кровати. Пит перелистывал страницы, пожелтевшие за долгие годы. Среди номеров людей, с которыми он когда-то был знаком, он увидел номер Джил. Реальность вдруг вернулась, он осознал, что для некоторых людей восемнадцать лет -это целая жизнь. Его мать могла уже и умереть. Или папа. Вероятно, они оба. Его сестры. А что насчет Джимми, который ждет, когда его старший брат вернется домой? Как он мог поступить так с мальчишкой, который смотрел на него, раскрыв рот, с обожанием? Он оказался эгоистичным ублюдком, зарылся в собственном несчастье. Эгоцентрист, замороченный только на себе, вот что с ним изначально было не так. У него не было чувства ответственности, он последовал за своим елда-ком, прямо до постели Джил, а затем сбежал. Но жизнь с умирающей женщиной воспитала в нем уважение и кротость. Теперь он ценил мир. Работа на ферме возвращает тебя к некой стартовой точке. Он научился самодисциплине, унаследовал у Кейт ее честность. Она изменила его в лучшую сторону.
Пит снова пролистал книжку и в конце концов позвонил своему дяде, выяснил, что его тетя умерла. А теперь он собрался с духом. Надо возвращаться назад. Он захлопнул свой, тот, другой мир, загнал его в ячейку, притворился, что его вовсе не существует. Он измучил себя работой с землей, заставлял свое тело переживать эти тяжелые, несчастные зимы и трудовые лета. Днями он или трясся от холода или обливался потом под солнцем. Его тело стало здоровым, но только потому, что таким образом он хотел отключить свои мозги. Другие начали бы бухать, но Пит урабатывался до такого изнеможения, что был не способен даже напиться. Периодически он позволял себе пинту, но он ходил в паб скорее ради прогулки, а не из-за зависимости от алкоголя. В большинстве случаев, вечерами он сидел перед камином и вспоминал, как женщина, которая раньше сидела напротив него, постепенно потеряла свою хватку в жизни и угасла, измученная химиотерапией. Когда она умерла, Восточная Англия показалась ему чуждой. Четыре года он тянул это существование, пока самое страшное не осталось позади, а теперь ему надо было снова двигаться вперед.
Он начал копаться в прошлом, искать, с какого момента все пошло не так. В первую очередь на нем оставалась вина за смерть Кева Беннетта и Джил Смарт, это очевидно, и он искупил это заботой о Кейт, по после ее смерти вместо облегчения он почувствовал новую вину – за то, что он сделал со своей семьей и друзьями. Чем дольше это тянулось, тем хуже становилось Питу. Он обидел всех людей, с которыми был как-то связан. Он стал для них несчастьем, зря потраченным временем. Его дядя был так рад его слышать, что от этого Пит чуть не умер от стыда, дядя рассказал: больше всего он в жизни боялся, что Пита убили. Если бы только они знали, что он жив-здоров. Почему он не звонил? Не написал письма? Никак не проявился? Но теперь ясно, что он жив. Восстал из могилы. Нечто типа воскрешения. Тед сказал, это чудо. Когда же он вернется домой? Ждет не дождется, когда же увидит его снова. Все будут вне себя от радости.
Пит позвонил родителям. Единственным предлогом, единственным объяснением, которое он смог придумать, была амнезия. Чтобы его у него не выспрашивали подробностей, чтобы не причинять им еще больше боли. Однажды, он заболел, и уехал, и стал фермером в деревне. А подробностей он не помнит. А потом его память стала постепенно возвращаться. И это шло медленно, долгие годы, до тех пор, пока однажды утром он не проснулся и не вспомнил всю свою жизнь в Лондоне. Представьте себе. Ты ведь не можешь существовать, не имея памяти. Ты – ничто. А если он соврет про амнезию, всем будет гораздо легче принять это. Все эти годы улетучились, все его беды случились из-за секса, его чувство вины – это последствия того, что он плохо обращался со своими знакомыми. Кев Беннетт и Джил Смарт, вместе навсегда.
Манго снова посмотрел на часы. Пятнадцать минут седьмого. В это время он обычно впахивает на работе, зарывшись в кипы писем и чисел, изо всех сил стараясь отыскать место для хорошего вложения капитала. Вместо этого* он заторопился в ванную – и как раз успел. Наклонился над туалетом и проблевался в бачок.
Эта девка вчера ночью. Женщина. Изысканной внешности, с экзотическими глазами и бровями, вытянувшимися вверх и назад, к вискам. Она была красивая, с приятным голосом, с легким наклоном головы. Черные волосы подстрижены под горшок, как у тысяч офисных девчонок, косящих под Клеопатру. За тем лишь исключением, что эта вот девица не была офисной девчонкой. Хетрингтон из WorldView рекомендовал ее лично. Он налил ей джин, и она пила, и блуждающим взглядом осматривала квартиру Манго, а сам он сидел перед ней в благоговейном трепете. У нее были длинные и красивые ноги, как он и представлял, Хетрингтон давеча выпорол ее кнутом, ее спина превратилась в сплошную кровоточащую рану. За это он изрядно переплатил, наценка за то, чтобы насладиться видом крови. В итоге, ей понадобится несколько дней на то, чтобы прийти в себя, и Хетрингтон не считал, что выбросил деньги на ветер. Его коллеги объяснили это Джеймсу. Это именно желание власти ведет людей наверх иерархии, и если в один прекрасный день тебя засасывает в эту гонку, то дальше ты начинаешь крушить все на своем пути. Секс – это ничто, кроме демонстрации власти. Жесткий секс. Уилсону следует представить свой член как оружие. Женщины это любят. Действительно любят.
Когда приехала Моника, Манго сидел и раздумывал, что произойдет дальше. Интересно, сможет ли он отрезать ей голову – так сказать, в приступе самовыражения, или же он просто изобьет ее до полусмерти? Его никогда не интересовал садизм, но Хетрингтон и Ридли из WorldView всегда подстрекали своего коллегу, говорили, что ему стоит попробовать. Они усердно объясняли ему суть механики власти, того, каким образом надо выворачивать секс наизнанку. А теперь у Манго перед носом вертелась эта первоклассная штучка, а что сделал Манго? Да он пересрал. Вот оно что. Он помнил, каким презрением светилось лицо этой женщины, когда он попросил ее уйти. После этого случая он обессилел, он был уверен, что парни из офиса узнают, что он не справился.
Вода завертелась, засасываемая в воронку, и он вспомнил, как Хетрингтон говорил ему, что девицу можно избить, но обращаться с ней надо уважительно, он рассказал Манго, как они с приятелем подобрали где-то на улице дешевую шлюху, как они ее трахнули на пару и как Хетрингтон смазал ее лубрикатором и попытался засунуть свой кулак ей в задницу Она орала, а его друг помогал держать ее, Хетрингтон растягивал ей сфинктер, засунул ей три, четыре пальца, ослабляя сопротивление, а потом запихнул целый кулак. Грязная ебучая шлюха. От возбуждения у него расширились глаза, он улыбался, рассказывая все это Уилсону. Единственный способ, как надо обращаться с рабочим классом, – поставить их всех раком и жестко выебать, а потом засунуть кулак в жопу и выдрать им кишки. Женщины – легкие мишени, но они тоже наебывают мужчин, да так незаметно, что в большинстве случаев мужики даже не знают, что с ними вытворяют. Вот в этом красота демократической политики, такие люди, как Уилсон, должны тоже кое-чему поучиться.
Манго был одинок. Опуститься до садизма было бы конечной точкой. Понятно, что ему в голову приходили безумные мысли про еблю с детьми, и что он был бы последним ублюдком, если бы этим воспользовался, но когда он оказался лицом к лицу с добровольной жертвой, он сдался. Должно быть, эти тысячи людей становятся извращенцами от одиночества. Он был в этом уверен. Он понимал разницу между правильным и неправильным. Он же не никчемный фрик, из тех, у которых нет ни моральных устоев, ни нравственности. Он не похож на Хетриштона и Ридли, как бы отчаянно ни пытался подражать им, как бы внимательно ни вслушивался в их хвастовство, потому что понимал, что это значит – быть таким, как все. Он знал, что значит драться, что значит, когда тех, кого ты любишь, уводят прочь. Но его учили уважать в себе свои лучшие качества. Он не мог причинить боль этой женщине с ее благородным акцентом. Ему нужна такая же, как он сам, потому что они все – отребье, и он тоже был отребьем.
Манго блевал снова и снова, и слезы начали жечь глаза. Он жалел обо всем нехорошем, что он сотворил во имя своего брата, во имя самого себя. Он мог обвинить во всем этом Пита, но это было бы
