Дорис Фриман оказалась между государством и американским посольством в большой игре правительств. Это было совсем не его дело, он всего лишь констебль, который хотел бы вовсе забыть об этой истории. И он намеревался дать Веттеру написать этот отчет. Это было его детище. Веттер мог позволить себе поставить свою подпись под таким букетом безумия; он — старый человек. Отработанный материал. Он все равно останется констеблем с дежурством в ночную смену, когда получит свои наградные золотые часы, пенсию и муниципальную квартиру. У Фарнхема же, напротив, была цель вскоре стать сержантом, и это означало, что ему нужно быть внимательным к каждому пустяку.

Кстати, о Веттере, куда он запропастился? Он все еще дышит свежим воздухом?

Фарнхем прошел через общую комнату и вышел на улицу. Он стоял между двумя круглыми фонарями и смотрел на Тоттенхем-роуд. Веттера не было видно. Шел четвертый час ночи, улицу, как саван, окутывала густая ровная тишина. Как звучит эта строчка из Вордсворта? «Огромное сердце лежит недвижимо», что-то в этом роде. Он сошел по ступенькам и остановился на тротуаре. Почувствовал, как тонкой струйкой в него вливается тревога. Глупо, конечно. Он рассердился на себя, рассердился за то, что история этой сумасшедшей повлияла на него даже хотя бы в такой малости. Наверное, он недаром побаивался такого жесткого полицейского, как Сид Реймонд.

Фарнхем медленно прошелся до угла, думая, что должен встретить Веттера с его ночной прогулки. Но он не пошел дальше угла: если оставить полицейский участок пустым даже на несколько минут и если это обнаружиться, будет полно неприятностей. Он подошел к углу и огляделся вокруг, Смешно, но казалось, что все уличные дуговые фонари исчезли. Без них вся улица выглядела по-другому. Писать ли об этом в отчете, подумал он. И где же Веттер?

Он решил, что пройдет еще немного и посмотрит, что там. Но не очень далеко. Не стоит оставлять участок без присмотра, это был бы надежный и простой способ обеспечить себе такой же конец карьеры, как у Веттера, старика в ночной смене в тихой части города, главным образом занятого мальчишками, которые собираются по углам после полуночи… и ненормальными американками.

Он пройдет совсем немного.

Недалеко.

Веттер вернулся меньше чем через пять минут после того, как ушел Фарнхем. Фарнхем пошел в противоположном направлении, и если бы Веттер пришел бы минутой раньше, он бы увидел, как молодой констебль мгновение постоял на углу, а потом исчез.

— Фарнхем? — позвал он.

Ответом было только жужжание часов на стене.

— Фарнхем? — снова позвал он и ладонью обтер себе рот.

Лонни Фримана так и не нашли. В конце концов, его поседевшая у висков жена вместе с детьми улетела назад в Америку. Они улетели на «Конкорде». Месяц спустя она пыталась покончить с собой. Пробыла месяц в санатории. Когда вышла оттуда, ей стало значительно лучше.

О констебле Фарнхеме ничего не было слышно. Он оставил жену и двухлетних девочек-близнецов. Его жена написала несколько сердитых писем члену парламента от своего округа, утверждая, что что-то произошло, что-то скрывают, что ее Боба привлекли к какому-то опасному заданию или чему-то подобному, как и того парня по имени Хэккет из «Би-Би-Си». Постепенно член парламента перестал отвечать на ее письма, и примерно в то же время, когда совсем уже седая Дорис Фриман выписывалась из санатория, Шейла Фарнхем переехала обратно в Сассекс, где жили ее родители. В конце концов, она вышла замуж за человека, у которого была более спокойная работа, чем у лондонского полицейского — Фрэнк Хоббс работал на сборочном заводе Форда. Ей было необходимо получить развод с Бобом, прежде всего, на том основании, что он ее бросил, но с этим затруднений не было.

Веттер досрочно вышел в отставку примерно через четыре месяца после того, как Дорис Фриман прихрамывая вошла в полицейский участок на Тоттенхем-роуд в Крауч-Энд. Он и в самом деле получил квартиру в муниципальном доме в городке Фримли. Шесть месяцев спустя его нашли умершим от сердечного приступа, в руке у него была банка «Харп Лагер».

Жаркая ночь в конце лета, когда Дорис Фриман рассказывала свою историю, была 19 августа 1974 года. С тех пор прошло более трех с половиной лет. А Лонни Дорис и Боб Шейлы теперь находятся вместе.

Веттер знал, где именно.

В соответствии с совершено демократичным и случайным ходом алфавитного порядка они находятся вместе в дальней картотеке, там, куда кладут нераскрытые дела и истории, слишком дикие, чтобы ими можно было хоть сколько-нибудь поверить.

ФАРНХЕМ, РОБЕРТ — написано на этикетке тоненькой папки. ФРИМАН, ЛЕОНАРД — написано на папке, которая лежит сразу за ней. В обеих папках — по одной странице плохо отпечатанных отчетов офицера-следователя. В обоих случаях стоит подпись Веттера.

А в Крауч-Энд, ничем не примечательной тихой лондонской окраине, все еще случаются странные истории. Время от времени.

Я припарковал свою колымагу за углом, посидел в темноте, потом вылез из кабины. Хлопнув дверцей, услышал, как ржавчина с крыльев посыпалась на асфальт. Ничего, думал я, направляясь к дому Кинана, скоро у меня будет нормальный автомобиль.

Револьвер в наплечной кобуре прижимался к моей грудной клетке, словно кулак. Револьвер сорок пятого калибра принадлежал Барни, и меня это радовало. Вроде бы затеянное могло служило торжеству справедливости.

Дом Кинана, архитектурное чудовище, расползшееся на четверть акра, с немыслимыми башенками и изгибами крыши, окружал железный забор. Ворота, как я и рассчитывал, он оставил открытыми. Раньше я видел, как он кому-то звонил из гостиной, и интуиция подсказывала, что разговаривал он с Джеггером или Сержантом. Я бы поставил на Сержанта. Но ожидание подходило к концу.

Я ступил на подъездную дорожку, держась поближе к кустам, прислушиваясь к звукам, отличным от завывания январского ветра. Ничего постороннего не услышал. По пятницам служанка, постоянно жившая в доме, отправилась на какую-нибудь вечеринку. Так что этот мерзавец пребывал в гордом одиночестве. Дожидался Сержанта. Дожидался, хотя и не подозревал об этом, меня.

Открытыми он оставил и гаражные ворота, и я скользнул в темноту. Различил силуэт черной «импалы» Кинана. Попробовал заднюю дверцу. Тоже не заперта. Кинан не годился на роль злодея, отметил я: слишком доверчив. Я залез в машину, устроился на заднем сидении, затих.

Теперь сквозь ветер до меня доносилась музыка. Хороший джаз. Возможно, Майлс Дэвис. Кинан, слушающий Майлса Дэвиса со стаканом джин-тоника в холеной руки. Идиллия, да и только.

Ожидание затянулось. Стрелки часов ползли от половины девятого к девяти, потом к десяти. Да уж, времени на раздумья мне хватило. Думал я, главным образом, о Барни, потому что другие мысли не шли в голову. Думал о том, как он выглядел в той маленькой лодке, когда я его нашел, как он смотрел на меня, какие бессвязные звуки слетали с его губ. Двое суток его носило по морю и цветом кожи он напоминал свежесваренного лобстера. А на животе, в том месте, куда попала пуля, запеклась черная кровь.

Он все-таки сумел добраться до коттеджа, но лишь потому, что ему повезло. Повезло в том, что добрался, повезло в том, что все-таки смог что-то сказать. Я держал наготове пригоршню таблеток снотворного, на случай, что говорить он не сможет. Я не хотел продлевать его страдания. Если бы для этого не было веской причины. Как выяснилось, причина была. Он рассказал мне очень любопытную историю, почти всю.

Когда он умер, я вернулся в лодку, нашел его револьвер сорок пятого калибра. Он держал его в