распевали в пятом или шестом классе. «Деве я молюсь и…» а как же дальше, как? Не вспоминалось. Другая частушка, о большой папиной штучке, всплыла в памяти, а вот про Марию — нет.

«Мария помогает больным Флориды», — подумала она, понятия не имея, откуда взялась эта мысль и что она означает, и тут же раздался мелодичный звуковой сигнал и зажегся транспарант с надписью «ЗАСТЕГНИТЕ РЕМНИ». Самолет шел на посадку. «Пора начинать дикий загул», — подумала она и застегнула ремень.

— Действительно не помнишь? — Билл застегнул свой. Маленький самолет вошел в облачный слой, где хватало воздушных ям, один из пилотов в кабине отреагировал на изменение полетных условий, болтанка прекратилась. — Обычно, сразу после того, как проснулся, в памяти что-то остается. Даже кошмары.

— Я помню сестру Аннунсиату, из школы «Нашей госпожи ангелов. Время самоподготовки».

— Да, это действительно кошмар.

Десять минут спустя пилот выпустил шасси. Еще через пять минут они приземлились.

— Они должны подогнать автомобиль прямо к самолету, — Билл уже начал вести себя, как большая шишка. Она этого не любила, но терпела, в отличие от самодовольного смеха и покровительственных взглядов. — Надеюсь, проволочек не будет.

«Не будет, — подумала она и то самое чувство многократно усилилось. — Через секунду-другую я увижу его в окно с моей стороны. Самый подходящий автомобиль для отдыха во Флориде. Огромный белый „Кадиллак“ или даже „Линкольн“».

И, да, увидела, доказав что? Ну, наверное, доказав, что иногда у человека случается deja vu: по его ощущениям то, что должно случиться, уже было. К самолету подогнали не «Кадиллак» и не «Линкольн», а «Краун Викторию», автомобиль, который в гангстерских фильмах непременно называли «Краун Вик».

— Ой, — вырвалось у Кэрол, когда он помогал ей спуститься по трапу. От горячего солнца кружилась голова.

— Что-то не так?

— Да нет, все нормально. У меня deja vu. Полагаю, последствия этого сна. Мы уже здесь были, все такое.

— Просто мы слишком быстро перенеслись из одного мира в другой, — Билл поцеловал ее в щеку. — Пошли, пора начинать дикий загул.

Они направились к автомобилю. Билл показал водительское удостоверение девушке, которая подогнала «Краун Викторию» к трапу самолета. Кэрол заметила, что он сначала оценил длину ее юбки, а уж потом расписался на бланке получения автомобиля. Девушка закрыла папку.

«Сейчас она ее уронит, — подумала Кэрол. Чувство было очень уж сильным. Она словно сидела на карусели в парке развлечений, которая крутилась слишком быстро, грозя перетащить тебя из Страны веселья в Королевство тошноты. — Она ее уронит, а Билл, конечно, поднимет, не преминув присмотреться к ее ногам».

Но девушка из агентства «Хертц» папку не уронила. Подъехал белый минивэн, чтобы отвезти ее к зданию аэровокзала. Девушка ослепительно улыбнулась Биллу, Кэрол она полностью игнорировала, открыла дверцу со стороны пассажирского сидения. Залезая в кабину неловко оступилась. Билл, конечно же, подхватил ее под локоток, удержал от падения. Она опять улыбнулась, он бросил прощальный взгляд на ее стройные ноги, а Мэри стояла у растущей груды их багажа и думала: «Деве я молюсь и…»

— Мистер Шелтон? — второй пилот. В руке он держал последний чемодан, с лэптопом Билла, и на его лице отражалась тревога. — С вами все в порядке? Вы очень бледная.

Билл услышал и отвернулся от отъезжающего минивэна. Если бы ее самые сильные чувства в отношении Билла были бы ее единственными чувствами в отношении Билла, теперь, после двадцати пяти лет совместной жизни, она бы ушла от него, узнав о романе с секретаршей, клеролской блондинке, слишком молодой, чтобы помнить рекламный слоган «Клерола»: «Если у меня есть только одна жизнь». Но были и другие чувства. Любовь, например. Все еще любовь. Та любовь, о существовании которой не подозревали ученицы католической школы, а то, что растет само по себе, скажем, сорняки, очень живуче.

Опять же, не только любовь удерживала их вместе. Были еще и секреты, и приходилось платить за то, чтобы они таковыми и оставались.

— Кэрол? — спросил он. — Крошка? Все нормально?

Она уже хотела сказать, что нет, она не в порядке, она идет ко дну, но ей удалось улыбнуться и ответить: «Дело в жаре, дорогой. Давит на голову. Усади меня в машину и включи кондиционер. Я сразу приду в себя».

Билл взял ее под руку («Могу поспорить, на мои ноги ты и не взглянул, — подумала Кэрол. — Ты знаешь, откуда они растут, не так ли?») и повел к «Краун Вик», как старенькую хрупкую даму. К тому времени, как за ней закрылась дверца, а в лицо повеяло прохладой, ей действительно стало лучше.

«Если это чувство вернется, я ему скажу, — подумала Кэрол. — Должна. Слишком оно сильное. Это не нормально».

Но deja vu и есть отклонение от нормы, полагала она… что-то в нем от грезы, что-то от волшебства и (она точно об этом читала, возможно в приемной своего гинеколога, дожидаясь, пока тот займется обследованием ее интимного местечка) ошибочного электрического импульса в мозгу, в результате которого новая информация идентифицируется, как давняя. Временная дыра в трубах, горячая вода смешивается с холодной. Она закрыла глаза, молясь о том, чтобы это чувство ушло.

«О, Мария, зачавшая без греха, молись на нас, кто верит в тебя».

Пожалуйста, только без возвращения в приходскую школу. Они же поехали в отпуск, а не…

«Флойд, что это там? О, дерьмо! О, дерьмо!»

Кто такой Флойд? Единственный Флойд, которого знал Билл, Флойд Дорнинг (а может, Дарлинг), с которым он работал в снэк-баре, который убежал в Нью-Йорк со своей подружкой. Кэрол не могла вспомнить, когда Билл говорил ей об этом Флойде, но знала, что говорил.

«Прекрати, девочка. Здесь тебе ничего не светит. Выброси из головы эти мысли».

И это сработало. В голове прошелестело: «…я молюсь…» — и она вновь стала Кэрол Шелтон, которая ехала на остров Каптива, в Палм- Хауз, со своим мужем, известным программистом, где их ждали пляж, коктейли с ромом и музыканты, играющие «Маргаритавиль».

Они проехали супермаркет «Пабликс». Они проехали негра, который стоял за придорожным лотком с фруктами. Негр этот напомнил ей актеров тридцатых годов и фильмы, которые она смотрела на канале «Американское кино», старый такой негр в комбинезоне с нагрудником и соломенной шляпе с круглой тульей. Билл болтал о пустяках, она поддерживала разговор. Ее забавляло, что девочка, которая с десяти до шестнадцати лет носила медальон с Девой Марией, стала этой женщиной в платье от Донны Каран… что парочка, которая ютилась в жалкой квартирке в Ривере, превратилась респектабельных богачей, которые катили сейчас по шоссе, обсаженном пальмами… но она стала и они превратились. Однажды, еще в Ривере, он пришел домой пьяным, и она ударила его, до крови разбила губу. Однажды, жутко боясь оказаться в аду, она лежала, с разведенными, зафиксированными ногами, накаченная обезболивающими и думала: «Я осуждена, моя душа осуждена на вечные муки. Миллион лет, и это только доля секунды на часах вечности».

Они остановились, чтобы заплатить за проезд по дамбе, и Кэрол подумала: «У кассира будет родимое пятно на левой стороне лба, переходящее в бровь».

Пятна на лбу кассира, невзрачного мужчины лет под пятьдесят или чуть старше, с коротко стриженными, обильно тронутыми сединой волосами и в очках в роговой оправе, такие обычно говорят приезжим: «Желаю вам хорошо провести время,» — не оказалось, но чувство начало возвращаться, и Кэрол осознала: если раньше она только думала, будто что-то знает, то теперь знает точно, поначалу не все, но к тому времени, когда они добрались до маленького магазинчика по правую сторону от дороги 41, практически все.

«Магазин называется „У Корсона“ и перед ним мы увидим маленькую девочку, — думала Кэрол. — На ней будет красный передник. Она только что играла с куклой, грязной, старой, желтоволосой, но оставила ее на ступенях, чтобы посмотреть на собаку, которая сидит в „форде-универсале“».

Магазин назывался «У Карсона» — не «У Корсона», но все прочее совпало. И когда «Краун Вик»