Лампа ярко освещала стол, быстрые пальцы доктора, вату и ряд инструментов. За этим меловой белизны кругом стояла полутьма, из которой слабо поблёскивало золото переплётов. На спиртовке клокотала вода, пар таял под абажуром, покрывая стекло влажным бисером.
— Сколько? — спросил вдруг доктор.
Безайс не сразу понял, что это относится к нему.
— Триста семьдесят один.
— Что-о? Сколько?
Безайс повторил.
— Нельзя же быть таким бестолковым, — сказал доктор, дёргая щекой. — Надо по минутам считать. Сколько в минуту. Поняли?
Он снова наклонился над Матвеевым. Его руки были в крови. Пальцы двигались с непонятной быстротой. Илья Семёнович работал, как автомат, движение направо, движение налево, — не уклоняясь и не спеша. Безайс прямо перед собой видел его спину с острыми лопатками. В комнате резко пахло спиртом и перегретым воздухом. Горничная бесшумно вынесла таз, наполненный кровавыми комками ваты. В тишине сдержанно шипело синеватое пламя спиртовки. Илья Семёнович однообразно двигал руками, и все это — холодный стол, тикающие часы, белый халат доктора, пульс, вздрагивающий под пальцами Безайса, — рождало острую тоску.
— Сколько? — спросил доктор.
Безайс тупо молчал. Из-за толстых, блестящих стёкол доктор взглянул на него с тихой ненавистью. Он ушёл в работу с головой, и каждый промах Безайса принимал как личную обиду. Безайс чувствовал, что, не будь доктор так занят операцией, он пырнул бы его тонким блестящим ножом, который держал в руке.
— На часы надо смотреть, а не на меня, — что вы пялите глаза? — сказал доктор. — Говорите вслух каждую минуту, — сколько. Ну!
Безайс стал глядеть на часы. Стрелка быстро бегала по циферблату. Опять вошла горничная. По комнате пополз запах — сладковатый, крепкий, оставляющий на языке какой-то привкус.
— Семьдесят два, — сказал Безайс.
Ему стало стыдно. В конце концов, он не баба же. Они вместе работали и вместе были под пулями. Для товарища надо сделать все, — и уж если приходится кромсать ему ногу, то надо сделать это добросовестно и чисто.
— Семьдесят три, — сказал он.
Под конец Безайс измучился и не сознавал почти ничего. Тяжело передвигая ноги, он перетащил вместе с Ильёй Семёновичем Матвеева на диван, слушал шутки доктора, внезапно подобревшего, когда перевязка кончилась, и машинально улыбался. Илья Семёнович вымыл руки, оделся и ушёл в столовую пить чай. Толстая повязка белела на ноге Матвеева ниже колена. Безайс стоял, вспоминая, что надо делать, — надо было одеть Матвеева. Опустившись на колени, он начал застёгивать пуговицы. Доктор снимал халат и плескался водой около умывальника.
— Однако вы ловко все это сделали, — сказал Безайс, чувствуя необходимость сказать ему что-нибудь приятное.
Доктор вытирал руки мохнатым полотенцем.
— Да, я немного маракаю в этом. Но он совсем ещё мальчик. Сколько ему лет?
— Н-не знаю… Двадцать — двадцать один.
— Хм… Странно — не знать, сколько лет брату.
— Я забыл, — сказал Безайс, подумав.
Пуговицы никак не застёгивались. Матвеев коротко стонал, мотая головой. Тут Безайс вспомнил, что на улице его ждёт Варя. Он совсем забыл о ней, как забыл обо всём другом. Что она там делала одна на морозе с чужими лошадьми?
— Доктор!
Безайс вскочил, сжав кулаки, готовый драться со всем городом. Доктор стоял около телефона, держа трубку в руке.
— Куда вы хотите звонить?
— В больницу.
— Зачем?
— Чтобы приехали за ним.
— Пожалуйста, не звоните. Я отвезу его домой.
— Почему?
— Потому что отвезу. Я не хочу, чтобы он лежал в больнице. Повесьте трубку!
— А если не повешу?
— А если… Повесьте трубку!
— Но ему надо лежать в больнице. Так нельзя. Нужен тщательный уход.
— Уход будет самый тщательный. Не звоните, я вас прошу.
Доктор повесил трубку и засунул руки в карманы.
— Так-с, — сказал он неопределённо, выпячивая щетинистые губы.
Безайс снова опустился на колени и, лихорадочно спеша, надел чулок и ботинок.
— Смотрите, — услышал он, — на вас опять могут… — доктор помедлил, — хулиганы напасть.
— Не нападут.
Он чувствовал на затылке внимательный взгляд доктора и спешил, как только мог. Надо было скорее убираться, становилось что-то очень уж горячо.
Слышно было, как доктор шуршал бумагой на столе и укладывал инструменты. Потом он принялся ходить по комнате, кашлять, щёлкать пальцами, сопеть; наконец, подойдя к Безайсу почти вплотную, он остановился у него за спиной.
— Ну, а теперь скажите мне правду, где его ранили? Не обманывайте меня.
И, понизив голос, сказал:
— Вы большевик. И он — тоже большевик.
Безайс медленно поднялся с колен и прямо перед собой увидел золотые очки, мясистый нос доктора и его бородку клинышком. Опустив глаза, он взглянул на шею в мягком воротничке домашней рубашки; потом, выставив вперёд левое плечо, он твёрдо упёрся ногами в пол.
— Слушайте, — сказал он, равномерно дыша и распрямляя пальцы. — Бросьте эти штуки. Это может плохо кончиться для вас.
— Плохо? — тихо переспросил доктор.
— Совсем плохо, — так же тихо ответил Безайс.
И вдруг он увидел, как на лице доктора, около глаз, дрогнули и разбежались весёлые морщинки. Это немного сбило его с толку, — но лицо доктора было по-прежнему серьёзно.
— Вы меня убьёте? Потащите в угол и придушите подушкой?
— Посмотрим, — ответил Безайс неуверенно.
— Нет, без шуток?
— Посмотрим, посмотрим.
Он отошёл на несколько шагов, не спуская с Безайса удивлённых глаз.
— А сколько вам лет?
— Девятнадцать, — угрюмо солгал Безайс.
Доктор минуту смотрел на него с непонятным выражением лица, что-то обдумывая, потом спросил:
— Вы не обедали сегодня, правда?
— Не обедал.
— Сумасшедшие, — сказал он, качая головой. — Ну не делайте такого лица, я знаю, что вы вооружены до зубов. Зачем вы так рано вмешиваетесь в политику? Что это вам даёт? Ведь сейчас вам надо было бы выпить стакан молока и ложиться спать. Вы изводите себя. Сначала надо вырасти, окрепнуть, а потом делайтесь белыми или красными. У вас совершенно больной вид. Здесь, под лопатками, не колет?
— Нет.
— Общество, коммунизм, идеалы, — надо и о себе немного подумать. Так вы уморите себя. Отдыхайте, дышите свежим воздухом и лучше питайтесь. Вы, конечно, скажете, что это меньшевистская программа. Но
