наблюдать за ними из окна. И все же О-ха поверить не могла в такое везение. Люди подкармливали и ежей, которые, встревожившись при появлении лисицы, немедленно свернулись в колючие клубки. Не окажись у О-ха другой пищи, она, конечно, попыталась бы разделаться с ежом, но сейчас, благодаря людской щедрости, ей было чем подкрепиться. А она с детства помнила — с ежами лучше не связываться. Ей, по крайней мере, не доводилось встречать лису, которая утолила бы голод этим колючим созданием.

Когда лисятам минуло восемь дней, угощение в саду перестало появляться. Коттедж, казалось, опустел, — судя по всему, хозяева его куда-то уехали. Люди наверняка не подозревали, что лисица всецело полагалась на них. Скорее всего они думали, что просто подкармливают зверюшку, внося в ее рацион приятное разнообразие. На самом же деле они спасали О-ха от голодной смерти, с угрозой которой ей пришлось столкнуться вновь. Лишенная помощи и поддержки, она была вынуждена надолго оставлять лисят, отправляясь на поиски пищи, иначе соски ее опустели бы.

За маленьким коттеджем раскинулась усадьба. Там в огромном особняке жил человек, нередко возглавлявший охоту на лис. Точнее, коттедж был чем-то вроде сторожевой будки на въезде в усадьбу — за ним начиналась широкая аллея, ведущая к особняку. Внушительных размеров квадратный дом, сложенный из серых каменных плит, неприветливо поглядывал своими многочисленными окнами. Его окружали аккуратно подстриженные лужайки. Кусты и деревья в саду стояли на одинаковых расстояниях, прямоугольный пруд с бетонными берегами зарос лилиями, а вокруг пестрели клумбы. Короче, усадебный сад был вовсе не из тех мест, что привлекают лис.

Во время своих торопливых вылазок О-ха старалась держаться от особняка подальше, но как-то раз чудесный запах властно повлек ее к беседке на краю одной из лужаек. Днем в беседке долго сидели люди, и кто-то позабыл на перилах пару сандвичей с беконом. Пробираясь вдоль ограды некошеным лугом, О-ха почувствовала манящий запах съестного, не смогла устоять и после непродолжительной внутренней борьбы вскарабкалась по плющу, вившемуся по красивой кирпичной стене. Кратчайшим путем она направилась к пище. Лисица двигалась быстро, но без лихорадочной поспешности. Она бесшумно поднялась по ступенькам беседки и вскочила на перила. Оглядевшись вокруг, она удостоверилась, что за ней никто не наблюдает, схватила пакет и, разорвав зубами вощеную бумагу, принялась торопливо поглощать сандвичи.

Внезапно в лунном свете мелькнула чья-то тень, и из темноты выкатилась громадная собака со свирепо оскаленной мордой. Сердце О-ха бешено заколотилось, но, повинуясь инстинкту, она ловко вскочила на крышу беседки. Здесь она была недосягаема для грозных челюстей. Как ни странно, чудовищный пришелец из Ниоткуда — О-ха в жизни не видела таких огромных собак — не проронил ни звука. Он явно не хотел звать людей — они бы только испортили ему забаву. Подскакивая на мощных задних лапах, пес попытался дотянуться до лисицы, но вскоре убедился, что усилия его тщетны. Тогда он растянулся на траве, не спуская с О-ха прищуренных злобных глаз. Опустив тяжелую голову на лапы, он замер в ожидании.

Лисица тоже молчала. Она судорожно соображала, есть ли у нее надежда спастись. Ей пришлось признать, что шансы невелики.

— Можешь вертеть башкой сколько влезет, лисье отродье, — наконец проскрежетал пес. — От меня не уйдешь. Можешь не сомневаться, я в два счета перекушу твою шею.

О-ха невольно вздрогнула, услышав глухой, раскатистый голос чудовища. Она поняла — пес слов на ветер не бросает.

— Да что я тебе сделала? — спросила она. Вопрос был глупый, но она рассчитывала потянуть время. — Вспомни, ведь мы, лисы, и вы, собаки, близкие родственники. Недаром и язык у нас один. Разница только в том, что...

— Что мы живем с людьми. Не примазывайся, рыжая чертовка. Я прекрасно знаю, что вы думаете о нас, собаках. Мы, мол, предатели, трусливые твари, неженки, человечьи прихвостни, жалкие рабы, — каких только оскорблений вы для нас не измыслили! Теперь настал мой час покуражиться. Знай, сейчас мне хочется пролить кровь. Я прикончил бы тебя, будь ты не лиса, а самая настоящая собака, даже такой же риджбек, как я. Да будет тебе известно, я охотился на львов и тигров в жарких странах у моря. Ты хоть знаешь, кто такие львы, рыжая каналья?

Риджбек? Никогда раньше О-ха не слыхала о таких. На светло-рыжем загривке чудовищной собаки выделялся нелепый коричневый гребень. Ну и урод.

— Не знаю я никаких львов и знать не хочу.

— Экая ты невежа, сука.

— Это у вас, собак, суки. А я лисица, — перебила оскорбленная до глубины души О-ха.

— Называй себя как хочешь, все равно ты сука и больше никто. А скоро станешь падалью. Я люблю убивать. Люблю вкус крови. И сейчас я убью тебя. Я не чета этим хилым гончим. Мне раз плюнуть — перекусить жердь от изгороди. Мы, риджбеки, — величайшие из всех собак на свете. Мне неведома жалость. Неведом страх. Мне знакома только жажда крови. В тех далеких, жарких странах я убивал даже людей... Глазей, глазей по сторонам. Только не надейся, что я разболтаюсь и дам тебе улизнуть. Близится минута, когда я поволоку тебя по земле, вспорю клыками грудь и вырву сердце.

О-ха все сильнее беспокоилась о лисятах. Она так давно оставила их, и сейчас они наверняка замерзли, скулят, тычутся носами в поисках ее теплого, мягкого живота. Однако она постаралась не выдать врагу свою тревогу. Наоборот, она уселась поудобнее и с самым безмятежным видом принялась скрести ухо задней лапой.

— Мне спешить некуда. Могу просидеть здесь хоть всю ночь, — сообщила она.

— Я тоже не спешу. Конечно, стоит мне подать голос, сюда примчатся люди, но я и без них обойдусь. Сам с тобой расправлюсь. Люди прострелят тебя, всего и делов. Слишком быстро, и мне никакого удовольствия. Говоришь, готова просидеть здесь всю ночь. Посмотрим, кто кого пересидит, кто первым устанет. Я сутками преследовал львов, шел по следу без сна, без отдыха. Жажда крови сильнее усталости. О, не будь я Сейбр, величайший из всех риджбеков, если я не знаю, как она сильна, жажда крови!

— Львов ты, может, и ловил, а я тебя оставлю с носом, — заметила О-ха. — Мы, лисы, выходим невредимыми из любой переделки.

— Знаю я вашу братию, — рявкнул пес. — Рвал на части шакалов, гиен и прочих мелких тварей. Ты с ними одного поля ягода, тощая бестия, тоже наверняка падаль жрешь. Думаешь, умнее тебя на свете нет, да только мне все твои хитрости известны наперечет. Поболтай, почеши языком напоследок. Скоро тебе конец, и смерть твоя будет не их легких, можешь мне поверить.

— Нет! — коротко отрезала О-ха.

Пара злобных глаз уставилась на лисицу.

— Почему это «нет»? Я сказал, ты умрешь.

Но О-ха молчала; сердце ее колотилось где-то в горле, и все же она, с невозмутимым видом лежа на крыше беседки, выжидала, не придет ли ей на помощь спасительный случай. Если она погибнет, детеныши погибнут тоже. Эта ужасающая мысль пересиливала в душе лисицы тревогу за собственную жизнь. Хоть бы малейший шанс, молила она, хоть бы малейший.

Враги молчали, поедая друг друга глазами. Меж тем наступила глубокая ночь. Пролетела сова, бросила взгляд на оцепеневших противников и скрылась за кронами деревьев. Свет в доме начал гаснуть. Люди укладывались спать. Постепенно весь дом потонул в темноте, и лишь в одном окне на первом этаже по-прежнему светился огонь.

— Странно, что это за свет такой? Неужели он до утра не погаснет? — рассеянно заметила О-ха, надеясь отвлечь внимание пса.

Но Сейбр и головы не повернул.

— Мой хозяин, — проскрежетал он. — В своем кабинете. Сидит за столом до утра. Хотя это не твое дело, лисье отродье.

И вновь в воздухе повисло молчание.

Вдруг О-ха осенила идея. Она встала и принялась скулить на луну. Резкий, пронзительный, душераздирающий звук прорезал тишину.

— Заткнись, — зарычал пес. — Воплями ты себе не поможешь.

Но лисица продолжала подвывать и скулить. Прежде чем пес успел вновь открыть рот, со стороны дома раздался человеческий лай. Заслышав голос своего повелителя, пес, подчиняясь неодолимому инстинкту, повернул голову. В то же мгновение О-ха соскочила на землю и бросилась наутек, зигзагами