работа его не будет плодотворной, если он не овладеет искусством познать обычаи, нравы, взаимоотношения в семьях...

— Повторяетесь, Пантелеев, не отходите в сторону от темы.

Станислав немного смутился. Это не понравилось Рустамбекову:

— Прошу вас, товарищ Пантелеев, помнить, что вы спортсмен-борец и, кроме того, будущий разведчик, а не красная девица, которая первый раз пришла на свидание за околицу, не известив об этом родителей. Не позволяйте сбивать вас никому. Чувствуйте свое превосходство... да, и надо мной, если это вам поможет сконцентрировать и продолжить мысль. Между прочим, товарищи, это мог быть совсем небесполезный для нашего учебного заведения курс — искусство спора, искусство самоутверждения в споре, как вести его, когда ты чувствуешь свою правоту, и как выбивать из рук противника козыри. Я думаю, что мы к этому вернемся. Пока же прошу вас, Пантелеев, продолжить свою мысль, а меня извинить за то, что перебил.

— Мне лично кажется, что, прежде чем приступить к выполнению какого-то особого задания, разведчик должен не просто натурализоваться, он должен войти в роль, познать суть вещей и суть слов...

— Что вы хотите этим сказать?

— Я просто вспоминаю историю о том, как провалился в годы мировой войны один турецкий лазутчик, который был послан в Терезендорф. Он хорошо говорил по-азербайджански и выдавал себя за сына бакинского нефтепромышленника, желающего обзавестись земельной собственностью под Елисаветполем, где якобы когда-то обитали его предки.

Так начал Станислав одну историю, которую я когда-то давно слышал в Терезендорфе.

— Жил гость у нашего телеграфиста и иногда отлучался по делам в Елисаветполь и на станцию Шамхор, — продолжал между тем Станислав. — Что он там высматривал, до поры до времени никому не было известно, а он, оказывается, составлял рапорты о перевозках по железной дороге: куда какие воинские эшелоны движутся и где удобнее всего взрывать мосты и пути. Карты у него нашли во время обыска. А попался турок вот на чем. Он приехал как-то в Елисаветполь, зашел в ресторан, познакомился с соседом по столику и услышал, что тот владеет кархане — доходным домом, — вы знаете, так у нас, в Азербайджане, называют фабрику. Решив, однако, что кархане имеет в этих краях такой же смысл, как и в его родной Турции, с удовольствием потер руки и спросил, может ли он нанести туда визит... Рассказывать дальше?

— Валяйте, — свойски бросил учитель.

Пантелеева слушали с интересом. Даже Канделаки подпер голову рукой и смотрел на него не отводя глаз. Только я никогда не отгадал бы, что больше интересовало Котэ — как провалился турецкий шпион или что это за такое заведение кархане, в которое тот в конце концов попал.

— Так вот, — продолжал Пантелеев, — сосед сказал, что будет польщен визитом гостя из Баку и в любой момент готов показать ему свое производство. При слове «производство» гость игриво мигнул и ударил соседа рукой по ноге: мол, мы понимаем, что это такое за производство. «А откуда у вас девушки и сколько им лет?» — поинтересовался турок. «Они из ближайших деревень, есть среди них совсем молоденькие». — «И смазливые, должно быть, ведь вы не всякую возьмете, не так ли?» — «Так-то так, но тут на внешность не слишком приходится полагаться, лишь бы была здорова и обязанности свои знала хорошо».

На следующий день «сын нефтепромышленника» прибыл по указанному адресу и остановился у ворот ткацкой фабрики, где его поджидали хозяин и управляющий. Гость удивленно оглядывался по сторонам и что-то искал глазами. Потом не выдержал и спросил:

— А где у вас тут кархане?

— Вот кархане, — управляющий показал на фабрику. — Правда, у нас она небольшая, но потом мы построим еще один корпус.

— А девочки? Где девочки? Разве «доходный дом» — это фабрика?

Тогда управляющий смекнул, в чем дело. Он понял, что приезжий — из Турции. Ибо в Турции словом «кархане» обозначают иной доходный дом — публичный. Он сообщил о своих подозрениях полицейским властям, турка выследили, узнали, что он живет в Терезендорфе у телеграфиста, и вскоре арестовали.

— Поучительная история, — отозвался Рустамбеков. — Можно было бы, правда, обойтись без некоторых беллетристических подробностей, но все равно — поучительная и интересная. Итак, о чем говорит нам этот пример? Ну-ка, товарищ Мнацаканян, заставьте себя немного подумать.

— Когда находишься в командировке и занят делом, забудь о публичных домах, — рассмеялся Мнацаканян.

— И то верно. Но все же о чем-то задуматься эта история заставляет. В специальной литературе достаточно хорошо описан случай, как был задержан в Германии перед мировой войной русский разведчик. Находясь в офицерском собрании, он услышал просьбу полковника открыть окно, с готовностью бросился исполнять ее, но оказалось, что не знаком с конструкцией вертикального оконного запора. Приятно улыбаясь, он пробовал тянуть ручку вверх, вниз, вбок... Делал вид, что занят разговором и поэтому не может сосредоточиться и открыть окно. Полковник сказал соседу:

— Этот человек не тот, за кого себя выдает. Посмотрите, у него на лбу капельки пота. Представьте мне полный доклад о его родословной.

— Между прочим, — продолжал учитель, — тот провалившийся лазутчик имел за плечами шесть лет специальной подготовки, хорошо знал страну и не знал пустяка, из-за которого пропал сам и выдал — полагают, что выдал именно он, — известных ему русских агентов.

Слушал учителя и думал: на месте того разведчика я прикинул бы — а смогу ли открыть окно? Если бы у меня было хоть малейшее сомнение... Вставая из-за стола, будто нечаянно опрокинул бы на брюки или бокал с вином или тарелку с едой. Уметь быстро «считать варианты» и быстро принимать решения. И при всем том не быть торопливым. Как, например, Канделаки. Учится хорошо, вообще башковитый малый. Но его экспансивность... Избавиться от нее, должно быть, труднее, чем от акцента. Ему сказали когда-то: избавляйся от акцента, который за километр выдает в тебе кавказца. Лицо у Канделаки типично арийское: нос с небольшой горбинкой, лоб высокий, подбородок резкий, долженствующий обозначать сильную волю и способность к самоорганизации. Те, кто хоть немного знают кавказцев, говорили, что Канделаки никогда не избавится от акцента, он останется на всю жизнь. Так вот, Канделаки за два с лишним года победил свое произношение и начал говорить по-немецки с легким баварским акцентом. Он дал себе слово и сдержал его. Вспоминал Демосфена, как тот ходил по берегу моря с камешками во рту и произносил речи, избавляясь от заикания. Канделаки составил список букв и слогов, которые ему не удавалось произносить правильно по- русски и по-немецки, распределил эти слова по неделям и месяцам и говорил себе: к июлю научусь произносить звук «ы», к августу — «щ», к сентябрю — «ю», в октябре и ноябре нажму на немецкое произношение.

Канделаки рассказывал обо всем этом позже, а в то время, когда учился «избавлению», никому ничего не говорил. Я вообще считаю, что о работе, которую делаешь, надо все время думать, но это не значит, что всем надо рассказывать о ней. О работе лучше всего говорить, когда она уже сделана.

Пантелеев больше полагается на свою выдержку и основательность. Учиться ему труднее, чем другим, но учится он лучше всех. Знает, к чему готовит себя, верит в свое особое предназначение. Да, это мой старый товарищ, но последнее время я стал замечать в его характере ряд вовсе не волшебных изменений. Влюбился. Сам об этом не говорит, а если говорит, то делает вид, что все не очень серьезно... Но я догадываюсь, кто для него Вероника.

Добрая, милая Вероника! Ведь мы скоро разъедемся, пока не знаем, кто куда...

Думает ли она хоть немного обо мне?»

Имя свое Вероника получила в наследство от матери. Мать была младшей, девятой по счету дочерью