Подоляк в сердцах подумал, что автор слишком вольно подошел к теме, а говоря иными словами, написал «не про то». Но мысли Песковского совпадали с его мыслями, хотя строки о немцах, о немецкой колонии показались сомнительными. А что, если на следующем занятии предложить слушателям разобрать несколько работ... Одну — Песковского, а вторую... надо будет найти вторую, в которой все правильно, где все на месте... У кого может быть такое сочинение? Ни на минуту не задумываясь, Вячеслав Максимович произнес про себя фамилию Пантелеева и начал искать его листок.

Это были четыре страницы: ровный, аккуратный почерк, ни единой поправки. Наблюдая за Пантелеевым во время работы над сочинением, Вячеслав Максимович обратил внимание, что в отличие от других он не пользуется черновиком, обдумывает про себя фразу и выписывает ее с тщательностью, которая бывает обычно редко свойственна людям такого возраста. У Евграфа встречались слова, с трудом поддававшиеся расшифровке, у Пантелеева же все было четко и ясно, учитель с удовольствием прочитал все четыре страницы от начала до конца, но, когда дошел до последней точки, вдруг спросил себя: «А сможете ли вы сказать, уважаемый Вячеслав Максимович, дала ли эта работа хоть маленький толчок вашей мысли, возбудила ли интерес к автору, вызвала ли желание поспорить? Стоп, стоп, не торопитесь, не хотите ли вы сказать, что одно из достоинств слушателя заключается в способности вызвать кого-то на спор? Вам надо было пробежать сперва сочинение Пантелеева, а потом уже Песковского, тогда бы у вас такие мысли не возникли и вы поняли бы преимущества работы, четко отвечающей теме».

Вячеслав Максимович прочитал оба сочинения вслух и спросил: «Кто бы хотел высказаться?» Большинство слушателей дружно поддержали Пантелеева. Кто-то сказал, что Песковский слишком уж хочет быть оригинальным, поэтому позволяет себе писать о чем угодно, только не на заданную тему.

Евграф говорил себе: «Не спеши, не выскакивай; когда выступит последний, попроси слова». Но разве можно терпеливо ждать, когда выступает твой товарищ Канделаки и, запуская всю пятерню в волосы (таким приемом он изображает работу мысли), говорит:

— Если бы наш автор писал о картонных улыбках и ненастоящем веселье немцев, живших в дореволюционных условиях, я этому бы поверил. Но сегодня немецкие товарищи создали колхозы, наше государство предоставило им все возможности для проявления своих талантов и развития культуры... Мне кажется, что Песковскому не хватает умения смотреть в глубь вещей, на первый план он ставит то или иное свое впечатление, не давая себе труда задуматься над тем, насколько оно существенно и отвечает действительному положению дел.

Канделаки снова расчесал пятерней черные, как классная доска, волосы и добавил, что такая несерьезная работа не заслуживает серьезного обсуждения. Он хотел сказать что-то еще, но его перебил Евграф:

— Пожил бы там, где жил я, по-другому начал бы рассуждать.

— Не начал бы, — отозвался Пантелеев.

— Сегодня оценок ставить не буду, — сказал Подоляк. — Мнение Канделаки разделяю. Следующий раз прошу слушателей представлять работы, четко отвечающие теме. Товарища Песковского прошу остаться после урока.

Оставшись наедине с Песковским, Подоляк предупредил:

— Я хотел бы сказать вам, Евграф, мне понравилось, что вы сочинили. Только следующий раз за подобный экзерсис я выставлю «неуд».

Подоляк был военным человеком и хорошо знал, что такое дисциплина и чем чревато Малейшее отступление от нее.

Евграф охотно участвовал в играх, входивших в учебную программу под названием «развитие навыков запоминания».

Слушателя впускали в комнату, где находилось десять — двенадцать предметов, и через двадцать секунд вызывали обратно. Надо было описать каждый предмет.

Евграф получил поощрение на одном из первых занятий.

Выйдя из комнаты, сказал:

— Стол на четырех ножках, покрытый клеенкой в клетку красно-зеленого цвета, на столе будильник, на котором четырнадцать часов семнадцать минут, рядом коробка со спичками, на коробке спичка, указывающая обгорелым концом на северо-восток, на подоконнике книга — учебник начертательной геометрии, раскрытый на двадцать девятой странице, на стене отрывной календарь, на верхнем листке 14 декабря. На правой стене репродукция с картины «Аленушка» — вырезка из журнала «Огонек». Под потолком на шнуре длиной сантиметров семьдесят пять металлический абажур. Окно двустворчатое, выходящее во двор. Под подоконником батарея парового отопления. Так, еще минуту... На столе пепельница с окурком папиросы «Наша марка». Пепел теплый, папиросу курили недавно.

Преподаватель удовлетворенно кивал головой.

Спустя час Песковский сказал Пантелееву:

— Знаешь что, разбросай на темном фоне, хотя бы на этом портфеле, двадцать пять — тридцать спичек, только чтобы они не лежали друг на друге. Пересчитай их. Я отвернусь, потом посмотрю на спички пару секунд и постараюсь сказать, сколько их.

— Ну да, — недоверчиво протянул Станислав. — Что, тренировался или просто импровизация?

Пантелеев вытащил из коробки тридцать три спички и аккуратно разложил их по портфелю. Песковский посмотрел на них, отвернулся и, досчитывая что-то в уме, произнес: «Тридцать четыре или тридцать пять».

Пантелеев перепроверил себя и восхищенно пробасил:

— Ну, ты настоящий артист.

— Давай еще раз, постараюсь не ошибиться.

На третий или четвертый раз Песковский назвал точное количество спичек; вечером Пантелеев демонстрировал его как местное чудо. Кто-то высказал предположение, что спички заранее пересчитывает Пантелеев и потом каким-нибудь хитрым способом подсказывает партнеру. Это предположение было тут же опровергнуто. Пантелеева удалили в другую комнату, и фокус все равно удался.

На следующий день Песковский отвел в сторону Шагена Мнацаканяна и сказал:

— Вот я раскладываю пять спичек — две наверху, две внизу и одну посредине. Ты выходишь, а я остаюсь с ребятами и прошу одного из них дотронуться до какой-нибудь спички, не передвигая ее. Потом ты возвращаешься и смотришь незаметно для других на мои ноги: дотронулись до верхней правой — правая нога вперед, до левой нижней — левая нога назад, до средней — обе ноги вместе. Все будут думать, что я подаю тебе сигналы глазами или руками, а если меня попросят выйти, тебе будет подсказывать Пантелеев, идет?

Мнацаканян сразу же оживился и после трех опытных сеансов сдал экзамен на звание ассистента.

— Но самое главное — не в этом фокусе, самое главное начнется потом. Кто-нибудь из желающих обязательно попросит испытать передачу мыслей и на нем, тогда увидишь, что будет.

После тренировки по самбо Песковский разложил на судейском столике пять спичек и тоном факира известил уважаемую публику, что готов показать психологический этюд, но для этого надо иметь добровольца, который согласится испытать на себе гипнотическое влияние.

— Все это брехня, — как бы между прочим заметил Мнацаканян, — все это шутки для первого класса, ты выйдешь, а у тебя будет помощник, который подскажет, вот и весь гипноз.

— А если я попрошу выйти именно тебя? — спросил Песковский, — и к тому же предложу заключить пари?