Если чья-либо лекция была малоинтересной и не задевала Песковского, не давала толчка мысли, писал он конспект ровным отчетливым почерком — одно удовольствие читать, одно мучение запоминать написанное.
После первой лекции Рустамбекова в тетради были невообразимые каракули. Евграф писал торопливо, хотя знал, что потом придется изрядно попотеть над расшифровкой «криптограммы». Это его не пугало. Быть может, еще и потому, что ему вообще доставляло удовольствие расшифровывать на специальных занятиях какой-либо головоломный текст и составлять шифровки.
Первую лекцию Рустамбекова Евграф запомнил особенно хорошо, потому что после нее начал смотреть на свое будущее новыми глазами.
— Вам дано великое право жить необычной, наполненной жизнью, — говорил Рустамбеков, — иными словами, право и возможность реализовать всего себя, все свои умственные и физические силы и поставить их на службу социалистической Родине. Рядом с названием вашей будущей профессии должны стоять слова: «готовность к жертве». Об этом нам говорит пример многих разведчиков-революционеров, знавших, во имя чего они рискуют жизнью, за какое будущее сражаются и, если надо, отдают жизнь.
Но и еще бы два слова я поставил рядом: «искусство противостояния». Я имею в виду способность выстоять в самом трудном поединке, когда, кажется, все потеряно, когда противник начинает тебя одолевать, способность не просто выстоять, но и внести перелом в схватку, взять верх. Для этого надо быть вооруженным духовно, превосходить своей убежденностью противника. По-моему, это то, что позволяет человеку в минуту самого тяжелого испытания такие в себе резервы находить, о которых он раньше не подозревал.
У каждого из вас будет много друзей и единомышленников. Но у вас будет и много противников, хитрых, опытных, с широкими связями. Между прочим (я говорю об этом вообще, это моя мысль, мое убеждение, у других может быть иная точка зрения), я считаю, что настоящий противник позволяет мужчине показать все, на что он способен. Не будь у одного мифического героя могущественной неприятельницы — богини Геры, он никогда не совершил бы своих подвигов и умер бы в безвестности. Я говорю о Геракле. «Геракл» — значит «прославленный той, которую зовут Гера», — это тоже не обязательно записывать.
Ваши враги выросли там, где люди мало приспособлены к жизни в коллективе, где скорее преуспевает человек с отрицательными чертами характера, где недостаточно иметь просто светлую голову, но обязательно еще и изворотливость и сильные локти. Там понятие «чувство локтя» имеет совершенно иной смысл. Они, эти противники, повторяю, опасны тем, что являются мастерами, их не обвинишь в трусости. Вы обязаны знать и то, что они далеко не всегда аморальны. Наоборот, многие из них объективно честны до предела. Среди них немало людей, свято верящих в правоту своего дела.
Вам будет противостоять машина государственного полицейского режима, отлаженный механизм контрразведки, среда со своими нравами и обычаями. Убежденность, способность превзойти противника мастерством и проницательностью, — я думаю, это и есть первые качества советского военного разведчика.
Я хочу, чтобы вы знали, будут в жизни трудные недели, может быть, месяцы... когда вам станет казаться, что вы взяты под наблюдение, что ваши сведения ничего не дают, и тогда перед вами вырастет стена отчаяния... Тут впору позавидовать солдату, который идет в полный рост на вражескую цепь. Если он выживет — увидит результаты боя, своей смелости, и познает великую радость, и получит новые силы для новых боев. Вы же будете под огнем все время, не зная, когда, из-за какого угла прозвучит выстрел. Вы будете все время в бою и, может быть, никогда не узнаете, причастны ли к победе.
Вам, видимо, грустно слышать об этом сейчас, но вы обязаны помнить всю жизнь: разведка не выигрывает боев. Она только обеспечивает бой. Как пуля в стволе. Как кусок черного хлеба к солдатскому пайку.
...О чем-то шептались в углу два слушателя, о которых Рустамбеков знал, что они приехали из немецкой колонии Терезендорф.
— Я чувствую, у некоторых есть вопросы.
— Можно спросить, товарищ преподаватель? — спросил один из них. — Разве не бывает, что хорошо проведенная разведывательная операция по значению своему равняется, скажем, дивизии или корпусу и помогает выиграть сражение?
— Разведка сражений не выигрывает. Война — это столкновение многих сил. Разведка — лишь инструмент войны, ее компонент. Но хорошо поставленная разведка — это очень много... в предстоящей войне, будем помнить об этом. И будем готовить себя...
Придет, придет день, когда вдали от этого синего моря, от этого знойного берега, от этого синего и знойного неба в сером и дождливом Мюнхене сведет Песковского судьба с Рустамбековым, и вспомнит молодой разведчик слова: «Будем готовить себя» — и только тогда поймет до конца смысл, заложенный в них. А пока...
Пока он и его друзья готовят себя. Готовят, как вся страна. К тому, что грозно надвигается. От чего не уйти.
Готовят не только на тактических занятиях, стрельбах и в дальних походах.
Русскую литературу преподавал неброский сутулый добряк, которому в разное время дня, в зависимости от настроения, отпечатывавшегося на лице, можно было дать и сорок и пятьдесят лет. В гражданскую войну Вячеслав Максимович Подоляк сражался против Махно и освобождал Крым, носил с той поры в груди пулю и странно соседствующее с ней жизнелюбие.
Подоляк был убежден, что учит молодых людей не просто литературе, учит жизни; поощрял быстрых умом, тех, кто готов поспорить, отстоять свой взгляд и на книгу и на героя.
Он преподавал в военных училищах восьмой год, и за это время ко многому привязался и привык, но к одному не мог привыкнуть — к тому, что раз в два-три года надо расставаться навсегда с молодыми командирами, которым он отдавал частицу себя, и начинать все снова. Но программа была программой, дело — делом, а воинская служба, поглощавшая будущих командиров всеми своими заботами, волнениями, радостями, огорчениями, поглощавшая до конца, — воинской службой, к которой был обязан готовить и он, преподаватель русской литературы.
Среди новых слушателей Подоляк довольно быстро обратил внимание на двух: Песковского и Пантелеева. Пантелеев, несмотря на свой простецкий вид, держался с достоинством, твердо стоял на ногах и по первым впечатлениям был основательнее своего товарища: лучше понимал, в какое учебное заведение поступил и каких качеств оно требует. Песковский был заметно импульсивнее и, как большинство молодых людей подобного склада, медленно выползал из детства. Он хуже контролировал и свои слова и свои поступки; казалось, главное для него — сохранить самостоятельность, не слиться, не стать похожим на других.
Эта не слишком почитаемая и не слишком поощряемая укладом военного учебного заведения черта проявлялась в разном — заявила она однажды о себе и в сочинении на тему «Птица-тройка».
Перед Подоляком были два тетрадных листка, исписанных косым, торопливым, неустоявшимся почерком:
«Птица-тройка... Взгляду Гоголя было дано проникнуть через многие года и увидеть, чем станет Россия, какой получит ход и какой ход задаст миру. Соблазнительно написать, как сбылось знаменитое пророчество, ответить на заданную тему.
Но я видел птиц, улетавших в жаркие края, и, размышляя о том, что есть «родина», «гнездо», «земля предков» для всего сущего, хотел бы отойти чуть в сторону.
Завидую птицам: летят над горами и морями, лесами и равнинами, все видят и все запоминают (если бы не помнили, как находили бы дорогу к родным гнездовьям?). Мне бы их память и зоркий глаз!
Они летят с юга на север. И с севера на юг. Они знают, когда, где лучше. Где лучше, туда и летят. Нет, я не завидую их расчетливости и устойчивому инстинкту. Мне не нравится это.
Завидую неярким птахам, что остаются на родной земле и в жару и в стылость. Хорошо родной земле — и птице этой хорошо, а плохо — плохо и ей.
Я провел детство среди людей, которые были оторваны от родной земли. С немцами. Они создали
