— Да… Атас, ой, то есть да — ужас, — Виктор Сергеевич по-прежнему не мог взять себя в руки.
— Если Арсений будет хулиганить, вы мне сразу говорите, не стесняйтесь…
Про то, что сын Татьяны Павловны уже отличился, пришив его к матрасу, воспитатель ябедничать не стал.
— Хорошо, хорошо, заметано…
— Не поняла, что заметано?
— А… В смысле, замазано. Кофточка у вас замазалась. — Виктор Сергеевич осторожно стряхнул несуществующую грязь с плеча Татьяны Павловны.
От прикосновения его дернуло током, но это не было статическим электричеством.
— Ой, спасибо… Наверное, в клубе прислонилась.
Воспитатель первого отряда еще раз сногсшибательно улыбнулась, помахала ручкой и пошла в направлении своей яхты. А Виктор Сергеевич остался стоять, будто замороженный, глядя ей вслед. В клубе завели старую грустную песню на французском языке. А над головой включились звезды. Атас! Нереально! Взвейтесь кострами, синие ночи!
— Чего стоим, кого ждем? — Кольцов вернул напарника в реальность.
Сумрак вздрогнул, покачал головой, словно стряхивая невидимую паутину.
— Никого… Собирай пацанов.
Построив отряд, педагоги погнали его к яхте, помахивая сорванными прутиками. Через пятнадцать минут все должны быть в постели. Распорядок — закон.
— Знаешь, кто тебя пришил? — ехидно усмехнувшись, спросил Евгений Дмитриевич, когда они отошли от клуба.
— Знаю… Пантелеев и Жуков.
— Правильно. А откуда?
— Стуканули… Тебе тоже?
— Не стуканули, а сообщили. Оперативная информация. Я же говорил, пока никто ничего лучшего в мире не придумал. И не придумает… Все правильно, зачем всем отдуваться за двух полудурков. Надо бы им, кстати, мозги вправить, чтоб не шалили. И чтоб другим неповадно было.
— Как вправить?
— Ну, без компота там оставить или купания…
— Не надо… Я сам с ними разберусь.
— Только без последствий, — на всякий случай предупредил вожатый, — а то в суд подадут.
— Лучше другое скажи. Пока я там, у локалки спал, ты никого, часом, не пришил?
— В смысле?
— Эта, Таня… Татьяна сказала, что бабу мочканутую в тайге нашли. На гоп-стоп поставил кто-то. Дружки твои менты на нас вешают.
— Ого! Сильно. Не, я не убивал никого. Я, наоборот, привык… ловить тех, кто убивает.
— Ну вот и лови. Ладно, если за побег нам накинут, а если еще и за мокруху…
— Без улик не накинут.
— Это ты пионерам рассказывай. На кружке. Я-то знаю, как вы накидываете.
Спать пионеры категорически не желали. В койки легли, но засыпать не собирались.
Еще бы. Столько новых впечатлений за день, столько новых лиц. И каждый должен был выплеснуть эмоции. Какой тут сон?.. Но едва кто-то из воспитателей заходил в палату, все прятались под одеяло и притворялись спящими.
— Если я еще хоть раз услышу чей-то голос, вся палата завтра останется без… Без… Без чего-нибудь, но останется… — Евгений Дмитриевич использовал проверенный метод. — Я ясно сказал?
— А мы спим.
Выйдя из палаты, он решил применить еще один прием из арсенала оперативно-розыскной деятельности — негласное прослушивание. Громко топая, прошел по коридору, затем на цыпочках вернулся и прислонил ухо к тонкой двери.
Несколько секунд было тихо. Потом заскрипели кроватные пружины.
— Давай, дальше рассказывай!
Даже шепот различался довольно хорошо.
— Да, давай! Он ушел…
— Ну, в общем, они в тайге прячутся и людей едят. Одна женщина пошла в лес за ландышами. Он нее только одежда осталась. И голова.
Кольцов узнал голос Арсения.
— Да ладно врать! — возразил кто-то.
— Не вру я! Мать сказала, в газетах писали. Один якобы одноглазый и однорукий, а второй на черта похож.
— Точно! — поддержал второй голос. — Я тоже слышал. Задушили и съели. Их не поймали еще. Могут и здесь появиться.
— Пусть только попробуют… Мне брательник нож дал.
Ого! Хороши детишки! С холодным оружием! Евгений Дмитриевич вспомнил свое пионерское детство. Они тоже рассказывали друг другу всякие страшилки перед сном. Про «желтые пятна», «пиковую даму» и «черную руку», вылезающую прямо из стены… И про людоедов, и про ужасных чудовищ, пожирающих детей. И всегда находился кто-то смелый, с братовым ножом или самострелом-поджигой. И вожатые тоже не могли заставить их успокоиться и заснуть. В конце концов дети засыпали сами, забившись от страха под одеяло.
Кольцов постоял немного, потом вернулся в каморку, решив не вмешиваться в разговор. Через час сами угомонятся. Он разделся и повернулся лицом к стене, не погасив лампочку.
Одноглазый и однорукий не спал. Сидел на своей раскладушке и таращился в темное окошко.
Что он там видел? Не плац, и не футбольную площадку, и не отражение лампочки. Из окошка ему улыбалась Татьяна Павловна. А он улыбался ей.
«Наш Сумрак, кажется, влюбился, — кричали цирики в ШИЗО…»
Ну, влюбился, это, наверно, громко сказано. Но что-то похожее на это доисторическое, но не потерявшее актуальности чувство в Витиной душе проснулось и зашевелилось. И он при всей своей трезвой практичности не думал в настоящую секунду о том, что никаких перспектив у этого чувства нет. Ничего не просчитывал и не анализировал. Совершенно забыл, что он беглый каторжник, а вовсе не воспитатель шестого отряда, что ничего общего с этой симпатичной женщиной у него нет и быть не может. Что он почетный член воровского сообщества, стремящийся получить корону. И, согласно законам, не имеет права на семью и постоянный угол (хотя никто эти законы давно уже не соблюдает)…
Но сейчас он думал не об этом. Расстраивался, что на глазу дурацкая повязка, на заднице идиотские шорты без ширинки, на ногах кеды, на руке гипс. Что вряд ли у Татьяны Павловны возник к нему не профессиональный, а человеческий интерес. Ей, конечно, важнее сын-обормот. Повезло сыночку, кстати. Возмездие придется отложить.
И положенца пока не интересовало, что там у нее с личной жизнью, есть ли муж или хахаль. Кто она сама по себе, что за человек? Ему было хорошо от того, что он просто встретил ее, что она говорила с ним… Даже раны ныть перестали, вернее, ныли как-то по-другому. Сладостно, что ли…
Короче, цепануло. За живое. Авторитет авторитетом, обычаи обычаями, но… Природа брала свое.
Сумрак оторвался от окошка и посмотрелся в «мартышку». Да, с такой рожей только петухов пугать, а не о шашнях думать. Двадцать лет лагерей еще никого не сделали привлекательней. Хорошо хоть, перед побегом подстригся у осужденного стилиста за две пачки чая — основную лагерную валюту. Хотя стилист подстриг бы его и «в уважуху». Но Сумрак предпочитал платить. Люди от этого сразу добреют и подходят к делу с душой.
Он осторожно приподнял повязку. Синяк еще пугал своими габаритами и цветом. Нет, с таким украшением в свет выходить не стоит. Никаких шансов на взаимность. Хотя и так, наверное, никаких…
В двери комнатки негромко постучались. Сумрак вздрогнул и осторожно, практически бесшумно
