размоченную листовку.
Блоха мычал и извивался, пытаясь вырваться или выплюнуть. Очки сползли у него с носа.
— Невкусно, правда? — сочувственно сказал молодой человек. Поднял глаза к потолку и потер кончиками пальцев. — Пресно. Не хватает чего-то… — он макнул в стакан следующую листовку. — Это ведь только сейчас диссиденты пошли в дворники, опошлили древнюю уважаемую профессию. А ведь традиции у русского дворника другие, вспомните классику: дворник — первый помощник властей, понятой при арестах. Дворник все видит — кто к кому пришел, кто когда ушел…
Он вложил Блохе в рот следующую листовку.
— Вот и вы, Евгений Леонидович, присмотритесь. И напишите нам. Все, что покажется вам интересным.
— Не дождетесь… — жалко прохрипел Блоха.
— Да вы запейте, запейте, — молодой человек заботливо влил ему воды в рот. — Дождемся… А если не дождемся — у вас отец есть. Старый больной человек. Давно мы его не тревожили… Или вот еще, — он взял со стола фотографию Блохи вместе с Соней, Игорем и Мишкой на берегу реки около байдарки. — Странная компания! Такие разные люди, а вместе с первого класса… Давно нас эта компания интересует… Ну, Шищенко герой, воин-интернационалист, награжден орденом Красной Звезды — вы в курсе?.. Богуславский — это особая статья. Спивается, правда, парень, жалко… А вот Неверова — непростая девица, ох непростая. Вы представляете ее — ее, такую хрупкую, такую неясную, — в женской камере? Вы вообще представляете, что такое женская камера в следственном изоляторе?
Помощники отпустили Блогу, и он сполз на пол в мокрой рубахе, давясь и судорожно глотая воздух.
— Соня здесь ни при чем…
— При чем, Евгений Леонидович, при чем! Вы как чумной больной — любой человек, находившийся с вами в контакте хоть пять минут, должен быть изолирован. В профилактических целях, для предотвращения эпидемии. Вот мы ее и проверим. А если она действительно ни при чем — отпустим. Отпустим! Мы ведь в правовом государстве живем!.. Ну что ж, будем считать, что договорились, Евгений Леонидович? Книжечки мы заберем с вашего позволения. Приятно было побеседовать… — Он с помощниками направился к двери.
— Зачем я вам нужен? — хрипло спросил Блоха.
Молодой человек остановился на пороге. Вернулся, вздохнул и стряхнул пальцем пылинку с плеча Блохи.
— На самом деле ты на хер никому не нужен. Ни-ко-му. Даже нам… Ты не враг. Ты даже не говно: говно — это что-то осязаемое. А ты — ничто. Пустое место… — Он снова пошел к двери.
С порога обернулся и с прежней улыбкой сказал:
— Просто будет приятно получить от вас дружескую весточку.
Мишка позвонил в дверь и долго ждал, пока наконец не послышались шаркающие мелкие шаги. Отец открыл дверь, высохший, страшный, с черными провалившимися глазницами. Мишка неловко обнял его:
— Здравствуй, батя… Тебя выписали уже?
— А у нас помирать домой отправляют, чтобы цифры не портить. Главное — цифры, а человек что… Боялся, опоздаешь — буду лежать, пока не протухну… Ну, заходи, — кивнул он беременной Тане, прячущейся за Мишкиной спиной. — Не в гости приехала.
Он прошаркал на кухню, достал из пустого холодильника водку.
— Медали есть?
— Есть, — нехотя ответил Мишка.
— Надень.
— Брось, батя.
— Надень, я прошу. И мои принеси.
Мишка принес парадный китель отца с лейтенантскими погонами и орденами, накинул ему на плечи. Надел свою камуфляжную пятнистую гимнастерку с двумя медалями — серебряной «За отвагу» и маленькой афганской.
— Ну, с возвращением.
Они выпили с отцом.
— Помню, когда с войны вернулся, — сказал отец, — иду по Москве: май месяц, как сейчас, солнце вовсю, ордена звенят, и люди смотрят: победитель идет! И кажется: такая жизнь впереди! Такая жизнь!.. А как потом тридцать лет прожил, не помню, — растерянно развел он руками. — Ничего не помню. Как в песок… А помирать все равно страшно… Жалко, внука не увижу. Дай хоть послушаю…
Таня покорно встала, и он прижался ухом к ее животу.
— Толкается, — улыбнулся он. — Тоже вояка будет… когда Родина позовет…
— Привет! — на пороге дворницкой, беспечно улыбаясь, стояла Соня.
Блоха молча смотрел на нее.
— Можно войти? — Соня, не дожидаясь приглашения, прошла мимо него в комнату. — Ого! Ты неплохо устроился! А я думала, тут хромая табуретка под голой лампой и кровать с железной сеткой…
Она открыла старый кабинетный рояль, пробежала пальцами по щербатым клавишам.
— Откуда все это?
Блоха наконец очнулся, выглянул за дверь и запер ее, быстро задернул шторы на окнах.
— Жильцы выкидывают, я собираю…
Соня оставила рояль и пошла дальше, оглядываясь в комнате.
— Ты не рад меня видеть?
— Почему?.. Рад… — напряженно ответил Блоха.
— А я вчера стала вспоминать, сколько мы не виделись, — сказала Соня из дальнего конца комнаты. — Знаешь сколько?
— Сколько?
— Полгода!.. Ведь глупо, правда? В одном дворе живем… Позвонить трудно, да?
— Аппарат старый… Работает через раз… — невпопад ответил Блоха.
Соня подошла к столу, взяла фотографию — вся компания у реки.
— Вот странно, — сказала она. — Мишка ушел — и все развалилось. У каждого своя жизнь…
— Не трогай! — Блоха вдруг выхватил у нее из рук фотографию, бросил на стол. Схватил снова, разорвал на мелкие кусочки и швырнул в пепельницу. Сел в кресло, мучительно потирая пальцами виски, отводя глаза.
Соня удивленно смотрела на него. Потом тихо засмеялась.
— А ты до сих пор ревнуешь? Да? — она села на корточки, опершись руками на его колени, заглядывая снизу в лицо. — Знаешь… еще я вспоминала — сколько лет прошло… Знаешь сколько? Восемь лет… Тебе не кажется, что слишком много для детской ссоры?.. Давай попробуем сначала? Как будто ничего не было… Помнишь? Я тебя первая поцеловала, а ты первый сказал…
Соня поцеловала Блоху в неподвижные губы.
— Ну?..
— Соня, — медленно сказал Блоха. — Я хочу тебе сказать… чтобы ты сюда больше не приходила… — он вскочил и открыл дверь. — Уходи, пожалуйста.
Соня сжимала дрожащие губы.
— Это подло… Я же первая пришла…
— Соня, уходи! Я тебя прошу!
Она выбежала в открытую дверь.
Всхлипывая, вытирая ладонями злые слезы, Соня подошла было к своему подъезду. Повернулась и пошла в другую сторону.
У дома Игоря глянула наверх, нашла его окно и качнула стоящие у подъезда белые «Жигули».
