Раздался плач, Хэйксвилл повернулся. В деревянной колыбельке лежал младенец. Ублюдок Шарпа. Сержант усмехнулся, подошел поближе и заглянул в кроватку. Ребенок плакал во сне. Хэйксвилл снял кивер, поднес его к ребенку, потом заговорил: «Видишь? Вот какой. Совсем как я когда-то, да? Правда, мамочка? Как я. Спи, мой детка, спи-поспи. Помнишь, мамочка, ты так говорила своему Обадии?»
Скрипнула ступенька, другая, Хэйксвилл услышал голоса девушки и офицера. Он уронил кивер прямо на ребенка, вытащил из-за пазухи пистолет и замер, прислушиваясь, с байонетом в левой руке и пистолетом в правой. Ребенок снова заплакал во сне, Тереза открыла дверь и начала ласково бормотать что-то по- испански.
Вдруг она резко остановилась.
- Привет, мисси! Привет! Помнишь меня? – Хэйксвилл расхохотался. Лицо его, еще более желтое в неверном свете свечи, дернулось, рот оскалился в ухмылке, обнажив почерневшие зубы и гнилые десны, грубый шрам на шее налился кровью.
Тереза посмотрела на ребенка, на байонет, занесенный прямо над кроваткой Антонии, и ахнула. Ноулз оттолкнул ее, вытащил саблю, но грохнул, разбудив ребенка, выстрел, пуля отбросила Ноулза назад, и последнее, что он слышал в жизни, был смешок Хэйксвилла.
Хэйксвилл, продолжая держать байонет над ребенком, сунул еще дымящийся пистолет обратно за пазуху. Его голубые глаза повернулись к Терезе, но та смотрела только на байонет.
- Он нам не нужен, мисси, правда? Для того, что здесь будет, нужны только двое, - он снова усмехнулся, но глаза были холодны, а байонет не дрогнул. – Закрой-ка дверь, мисси.
Тереза выругалась, и он рассмеялся. Сейчас, когда темные волосы так изящно обрамляли ее лицо, она была даже красивее, чем он помнил. Хэйксвилл правой рукой подхватил девочку, та заплакала, пеленки ее развернулись. Тереза метнулась было к ней, но байонет предостерегающе сверкнул, и она остановилась. Левая рука Хэйксвилла поднесла заточенное острие к нежному, мягкому горлышку.
- Я сказал, закрой дверь, - голос его был тихим и низким, он видел страх на ее лице. Желание росло в нем, становилось все сильнее и сильнее.
Она закрыла дверь, отпихнув мертвую ногу Ноулза. Хэйксвилл кивнул.
- Теперь запри на засов.
Кивер все еще лежал в детской кроватке. Хэйксвилл сожалел об этом, потому чтобы мамочка, его мамочка, увенчанная жемчужной диадемой, все увидела, но ничего не поделаешь. Он медленно двинулся к Терезе, та отступила к кровати, где была спрятана винтовка. Он ухмыльнулся, дернулся, в голосе сквозил триумф:
- Ну что, мисси, только ты да я. Только ты да Обадия.
Глава 29
- Куда?
- Одному Богу известно! – Шарп лихорадочно искал главную улицу: за центральной брешью их открывался целый ворох. Он решил выбрать наугад и побежал в первую попавшуюся: – Сюда.
Впереди слышались крики, выстрелы, на мостовой валялись трупы, хотя было слишком темно, чтобы определить, кому не повезло, французам или испанцам. Улица была залита кровью и нечистотами, выброшенными прямо из окон, Шарп и Харпер постоянно поскальзывались. Из-за угла показался свет, и Шарп инстинктивно поднял палаш, держа его на манер пики, но не остановился.
Впереди открылась дверь, из нее высыпали люди, а за ними, перегородив проход, появились огромные винные бочки, которые солдаты начали долбить прикладами, пока те не треснули. Вино водопадом полилось на мостовую, люди падали на колени, пытались ловить губами хлещущие струи, черпали пригоршнями. Чтобы пробиться сквозь толпу к небольшой площади, Шарпу и Харперу пришлось пустить в ход локти и тяжелые каблуки. Свет, привлекший их внимание, оказался пламенем горящего дома, убедительно дополнявшего творившееся вокруг: пожалуй, так средневековый художник изобразил бы ад, где черти в красных мундирах пытали и мучили жителей Бадахоса. В центре площади бессмысленно блуждала, вся в крови, обнаженная рыдающая женщина, она уже потеряла чувствительность к боли и ничего не соображала. Когда очередная группа солдат, ворвавшихся в город через брешь, набросилась на нее и куда-то потащила, она не возражала, только плакала – и так было повсюду. Кто-то из женщин пытался бороться, кто-то погиб, кто-то был вынужден смотреть, как убивают их детей – а вокруг скакали полунагие и полупьяные победители, обвешанные добычей.
Иногда черти дрались между собой за женщин или вино: Шарп видел, как два португальских солдата закололи британского сержанта, ухватили женщину, прятавшуюся за его спиной, и потянули в дом. Ее ребенок, истерически крича, попытался вбежать вслед за ними, но дверь захлопнулась перед его носом. На лице Харпера отразилась ярость. Он ударил в дверь ногой, выбил замок и ворвался в дом. Раздался выстрел, расколовший притолоку, и на улицу, вышвырнутые могучей рукой, поочередно вылетели оба португальца. Ирландец приобнял ребенка, завел его в дом, прикрыл, насколько смог, дверь и пожал плечами: «Не они, так другие, до нее все равно доберутся».
Но куда идти? Вверх по холму уходили две улицы. Шарп выбрал левую, что была пошире, и двинулся туда, пробиваясь через хаос и пытаясь не обращать внимания на царившее вокруг светопреставление. На одном из углов мостовая была усыпана серебряными монетами, за которыми никто не удосужился нагнуться. Все двери были взломаны, дома обчищены: город был оставлен на милость победителю, а армия сегодня была не особенно расположена к милостям. Кое-кто пытался проявить милосердие и порядочность, защищая женщин и детей, но таких порядочных быстро убивали, как и офицеров, пытавшихся прекратить грабеж. Дисциплина умерла, Бадахосом правила толпа.
Вдруг послышались крики, и Шарпу с Харпером пришлось прижаться к стене, пропуская вырвавшуюся из открытой двери беснующуюся орду абсолютно голых женщин, плюющихся и пускающих слюни. Вслед им кричала монашка-сиделка, но из двери, присоединяясь к всеобщей неразберихе, выбегали все новые женщины: сумасшедший дом вышел на последнюю прогулку, смысла держать безумцев взаперти этой ночью в Бадахосе не было. Послышали крики удивления и радости: солдаты заметили безумных женщин и ринулись к ним. Один потянул к себе и монашку, другой взгромоздился на спину огромной толстухе, ухватив ее седые волосы, как поводья.
- Сюда, сэр, - на бегу кинул Харпер. Впереди высилась башня собора, ее квадратный зубчатый силуэт четко вырисовывался в небе. Колокол звонил хаотично: пьяные пытались выхватить друг у друга веревки и самолично возвестить о победе.
Пробежав улицу до конца, они остановились: перед ними расстилалась большая площадь с громадой собора. Здесь горел огромный костер, освещавший насилие и убийство, воцарившиеся среди деревьев, а справа темнел вход в переулок. Шарп побежал было туда, но кто-то схватил его за руку. Повернувшись, он увидел невысокую девушку, на рыдала и дергала его за рукав. Спасаясь от солдат, она выбежала из дома и попыталась найти помощи у высокого человека, чье лицо казалось не тронутым общим безумием.
-
Ее преследователи были в мундирах с белыми нашивками 43-го полка. Шарп несколько раз взмахнул палашом, отрубив одному руку, но от нескольких байонетов отбиваться было непросто, к тому же, мешала висящая на руке девушка. Он снова сделал выпад, вынужденно отступил перед байонетами, тут вперед пошел Харпер, вращая семиствольное ружье, как дубину, и красномундирники отступили.
- Сюда! – крикнул Шарп и побежал в переулок, девушка все еще цеплялась за него. Харпер, прикрывая сзади, помахивал в сторону ребят из 43-го своим огромным ружьем, пока те не сдались и не направились искать добычу поуступчивее. Наконец сержант услышал, что Шарп выругался, и, обернувшись, обнаружил того упершимся в тупик.
Харпер мягко тронул за плечо девушку, отпрянувшую было, но быстро успокоившуюся:
-
