народами. Он вызвал меня для того, чтобы Шушниг увидел в его ближайшем окружении профессиональных солдат — с минуты на минуту из Мюнхена должны подъехать Рейхенау и Шперле. Генералы произведут на нашего гостя должное впечатление. Целый день мы изнывали от безделья, но в переговорах с фон Шушнигом участия так и не приняли. Если предмет переговоров был нам в основном известен, то о частностях мы узнали только во второй половине дня, во время церемонии так называемого «полночного чаепития». На процессе это подтвердил и тогдашний госсекретарь министерства иностранных дел Австрии Гвидо Шмид.

Я и два присутствовавших в Бергхофе генерала прекрасно понимали, что одно только наше присутствие оказывает психологическое давление на австрийцев. Я с огорчением подумал тогда, что впервые в жизни не просто играю предписанную мне кем—то роль, но и выступаю в виде некоей «политической декорации». Это ощущение только усилилось после того, как во второй половине дня по просьбе австрийской делегации был объявлен небольшой перерыв для внутренних консультаций и Гитлер вызвал меня к себе. Все было разыграно, как по нотам! Шушниг не успел сделать и двух шагов по коридору, как из кабинета раздался оглушительный вопль Гитлера: «Генерал Кейтель!.. Где Кейтель?.. Срочно вызовите его ко мне…» Я переступил порог кабинета, который только что покинул австрийский канцлер, в ожидании соответствующих приказов. Гитлер был сама любезность: «Проходите… Присаживайтесь… Пока приказов нет…» Мы провели около 10 минут в индифферентной беседе, затем я снова был свободен. О том, какое впечатление произвело это на Шушнига и австрийцев, показал процесс.

Эту ночь мы провели в шале фюрера — лично я в первый и в последний раз за все годы нашей совместной работы. Уже на рассвете я выехал из Бергхофа в Берлин для выполнения приказа Гитлера «разработать вместе с Канарисом и Йодлем комплекс мероприятий по введению австрийцев в заблуждение». Переговоры закончились вполне успешно — не было и речи о каких—либо приготовлениях военного характера, о чем я и проинформировал главнокомандующего сухопутными силами.

Тем неожиданнее для нас стал приказ Гитлера от 10 марта 1938 г. вступить на территорию Австрии. Меня вызвали в рейхсканцелярию и вкратце сообщили о том, что фюрер считает переговоры с австрийцами сорванными, поскольку Шушниг назначил плебисцит по вопросу о независимости Австрии, и видит единственный выход из создавшегося положения в военной интервенции.

Я предложил главнокомандующему сухопутной армией и его начальнику генштаба срочно выехать к Гитлеру и получить приказы непосредственно от него, поскольку прекрасно понимал, что Бек откажется выслушивать их от меня. Фон Браухич находился в служебной командировке, поэтому вместе с Беком в рейхсканцелярию отправился я. Гитлер сразу же пресек все поползновения и поставил Бека на место — тому не осталось ничего другого, как подчиниться и уже через несколько часов доложить мне о том, какие силы может выставить армия к утру 12 марта. 11 марта, ближе к вечеру, после многочасовых консультаций и согласований фон Браухич получил подписанный приказ о подготовке к маршу.

В этот день я вернулся домой около 20.00, совершенно упустив из виду, что еще три недели тому назад мы с супругой отправили приглашения и вечером 11 марта ожидаем прихода гостей. Среди множества гражданских и военных визитеров совершенно случайно оказались австрийский посланник Таушиц и военный атташе генерал—майор Поль. Австрийские господа вели себя весьма непринужденно и не имели ни малейшего представления о том, что произойдет через несколько часов. Совершенно незапланированно званый вечер превратился в прекрасную маскировку военной операции.

Ночь на 12 марта стала настоящим мучением для меня. С промежутком в несколько минут мне звонили старшие офицеры генерального штаба сухопутной армии, фон Браухич и, наконец, около 04.00 начальник штаба оперативного руководства вооруженными силами Макс фон Вибан. Все без исключения заклинали меня добиться у фюрера отсрочки предписанного марша. Естественно, мне и в голову не приходило передать подобную благоглупость Гитлеру. Вначале я невнятно обещал сделать что—нибудь и предпринять необходимые шаги, потом стал сразу же отказывать своим ночным собеседникам и попросту вешать трубку. Адольф Гитлер так никогда и не узнал о панике, царившей в рядах генералитета накануне аншлюса. Даже трудно представить себе, какой взрыв эмоций вызвал бы мой рапорт, исключительно по этой причине я решил тогда поберечь нервы фюрера и армейского генералитета.

12 марта в 06.00 мы с фюрером вылетели из Берлина. Он хотел лично присутствовать при триумфальном вступлении вермахта на территорию своей австрийской родины. Мы отправились на командный пункт командующего 8 армией генерала пехоты Федора фон Бока, доложившего Гитлеру об оперативной обстановке на тот момент и маршрутах выдвижения немецких дивизий. Гитлер выразил желание лично приветствовать наступающую армию. С КП фон Бока фюрер связался по телефону с Муссолини. Дуче подтвердил прибытие курьера и получение послания от Гитлера, в котором тот сообщил главе итальянского правительства о своих намерениях, затем поздравил фюрера и немецкую армию с победой. В ответ Адольф Гитлер произнес ставшие широко известными слова:

«Дуче, этого я вам никогда не забуду. Никогда…» Потом мы медленно ехали вдоль выстроившихся по обеим сторонам улиц ликующих жителей Браунау — родного города Адольфа Гитлера. Он показал нам свою школу,[60] квартиру родителей в одном из доходных домов. Чувствовалось, что фюрер едва сдерживает волнение. Мы с большим трудом продвигались вперед по заполненным наступающими немецкими войсками дорогам. В каждом городке и населенном пункте Гитлера ожидал восторженный прием обывателей. Только к вечеру мы добрались до Линца на Дунае — города детства и юности фюрера. Уже в сумерках на въезде в город нас встретил министр австрийского правительства Зейсс—Инкварт. С балкона ратуши Гитлер обратился с речью к участникам грандиозного митинга на Рыночной площади. Энтузиазм собравшихся не поддается никакому описанию. До сих пор мне не довелось пережить ничего подобного, и я был глубоко потрясен происходящим на улицах и площадях Линца. Все мы прекрасно понимали, что вступим в страну без единого выстрела, но ни один из нас и представить себе не мог, какой нас ожидает прием. На следующий день, в воскресенье, мы по—прежнему оставались в Линце. С утра Гитлер был занят протокольными мероприятиями, а во второй половине дня состоялся совместный парад: немецкие и австрийские полки прошествовали церемониальным маршем перед зданием отеля «Вайнцингер».

На следующий день, после короткого привала в Сент—Пельтене, состоялся торжественный въезд в Вену.

До глубокой ночи по улицам, прилегающим к гостинице «Империал» на Ринге, шли и шли бесконечные колонны демонстрантов. Ни о каком сне не могло быть и речи — к моему величайшему огорчению, окна гостиничного номера выходили прямо на площадь, где многотысячная толпа без устали скандировала:

На торжественном митинге на Крепостной площади Вены Гитлер произнес ставшие достоянием истории слова:

Вечером этого же дня мы вылетели на родину. Этот полет стал одним из самых ярких воспоминаний моей жизни, я чувствовал себя действующим лицом античной мистерии: стремительный бросок вслед заходящему солнцу, атмосфера возвышенной приподнятости, экстатический восторг и слезы радости в глазах фюрера. Потом он наклонился ко мне и проникновенно произнес: «Наконец все вернулось на круги своя. Вена опять стала немецкой…»

На следующее утро в Берлине меня встретил начальник центрального отдела гауптман Кляйкамп и сразу же доложил о происшедшем в мое отсутствие ЧП: в комнате для гостей — бывшей жилой комнате фон Бломберга — забаррикадировался начальник штаба оперативного руководства вермахтом генерал фон Вибан. Я немедленно вызвал Йодля, который как раз собирался доложить мне о чрезвычайном происшествии.

Фон Вибан попал в штаб по рекомендации графа фон дем Шуленбурга, генерала кавалерии в отставке, во время 1–й мировой войны командовавшего армией и группой армий «Германский кронпринц».