дохнуло ледяным ветром.

— Это ты написала?

— Ага, сейчас! Я похожа на малахольную? Да я в детстве даже доктора Сьюза[6] не переваривала! Черта с два я это написала!

— Афродита, я не спрашиваю, ты ли это сочинила! Я спросила, ты ли записала это на листе?

— Совсем затупила? А кто, по-твоему, должен был его записать? Малефуся, слава Никя, писать не умеет! Да, Зои. Это я записала стишок, который прочла в своем жутком, мерзком, долбаном, дерьмовом видении. Нет, я его не сочинила, а просто записала по памяти. Довольна?

Я посмотрела на нее и с раздражением покачала головой. Афродита раскинулась на дизайнерских подушках своей дорогущей антикварной кровати с пологом, одной рукой прижимая к лицу вышитое золотом влажное полотенце, а другой гладя чудовищную белую кошку, и выглядела как настоящая тысячепроцентная гламурная стерва!

— Знаешь, если задушу тебя твоей собственной подушкой, никто по тебе даже скучать не оудет! Пока тебя хватятся, твоя уродская кошка слопает тебя вместе со всеми изобличающими меня уликами.

— Во-первых и во-вторых, Малефисент меня не съест. Скорее, сожрет тебя, если будешь меня бесить. В-третьих, по мне будет скучать Дарий. И еще как. В-четвертых, прочти, наконец, этот дебильный стишок и объясни, почему из-за него мне так хреново.

— Но это же ты у нас Ясновидящая Красотка! Тебе и флаг в руки… — Я снова опустила глаза на стихотворение. Почему этот почерк кажется мне таким странным?

— Зои, ты безнадежная тупица. «Ясновидящая» происходит от слов «ясно» и «видеть». Объяснять — это не мое дело. Я лишь убийственно прекрасный оракул, а вот ты у нас — без пяти минут верховная жрица. Так что давай, подруга, вперед!

— Ладно, черт с тобой! Давай прочту вслух. Иногда это помогает понять смысл стихотворения.

— Да плевать, главное, объясни, в чем суть. Я откашлялась и начала читать:

Закончив, я надолго замолчала, пытаясь понять смысл стихотворения, а главное, почему оно вселяет в меня такой ужас.

— Гадость, правда? — простонала Афродита. — Уж лучше розовые сопли и кретиническая любовь до гроба!

— Это точно. Ладно, давай подумаем. Что значит «Земля» с большой буквы и как у нее может быть кровавая рана? И откуда столько крови, чтобы размыть какую-то там могилу?

— Откуда я знаю?

— Хм… — Я задумчиво пожевала губу. — Когда кого-то убивают, и кровь льется на землю, то кажется, будто сама земля кровоточит. Верно? Может быть, кого-нибудь добьют на земле, будто ранят саму землю? И крови будет так много, что она пропитает все кругом?

— Помнишь, когда убили профессора Нолан и проткнули ей грудь колом? — в голосе Афродиты не осталось и следа привычного высокомерия. Я знала, что ее до сих пор мучает это ужасное воспоминание. — Тогда тоже казалось, будто вся. земля пропитана кровью.

— Точно! И это как-то связано с незнакомой нам пока королевой Тси-Сгили, которая сразу после этого примется колдовать.

— Да кто она такая, эта самая Тси-Пси… Как ее там?

— Это имя мне знакомо… Кажется это на языке чероки… Интересно, если…

Я ахнула и замолчала, пораженная ужасной догадкой. Я вдруг поняла, почему меня так беспокоил этот почерк!

— Что? — Афродита села и, оторвав от лица полотенце, вперилась в меня перепуганным красным взглядом. — Что там еще?

— Почерк… — произнесла я помертвевшими губами. — Это почерк моей бабушки!

— Почерк твоей бабушки? — переспросила Афродита. — Ты уверена?

— Абсолютно.

— Но это невозможно! Я записала эту бредятину всего несколько минут назад.

— Знаешь, мы с Дарием практически перенеслись сюда через транспортатор. Преобразовались в энергию — и опа! — уже у тебя. Говорят, такое на самом деле невозможно, но у нас получилось.

— Я всегда говорила, что «Звездный путь» смотрят одни придурки!

— Но ты же узнала, откуда транспортатор? Значит, сама придурочная! — торжествуя, подловила я Афродиту.

— Понимаю, как бы тебе этого хотелось, но опять мимо. Просто Никс наказала меня придурочными друзьями.

— Ладно, проехали! Я убеждена, что это почерк моей бабушки. Кстати, у меня в комнате есть ее письмо. Сейчас сбегаю, принесу. Вдруг ты права… — я выразительно подняла брови и добавила: — …и мне только кажется, что он похож. — И уже шагнула к двери, но на пороге остановилась и сунула листок Афродите под нос. — Скажи, это твой почерк?

Афродита устало взяла из моих рук листок и несколько раз моргнула, чтобы прояснить взгляд. Потом лицо ее исказилось, и я поняла, что она скажет еще до того, как она открыла рот.

— Нет, черт возьми! Это ни разу не мой почерк!

— Я мигом!

Стараясь не задумываться над тем, что происходит, я рванула по коридору и пинком распахнула дверь в свою комнату. Недовольная Нала встретила меня возмущенным «ми-и-уф», давая понять, что даже мне не дано права нарушать ее царственный сон.

Мне потребовалось две секунды, чтобы найти последнюю бабушкину открытку: она красовалась на моем письменном столе (гораздо более дешевой версии Афродитиного). На открытке были изображены три мрачные монахини (монахини!). Надпись внизу гласила: «Хорошая новость: они молятся за тебя». Внутри было продолжение: «Плохая новость: их всего трое». Я в очередной раз фыркнула и бросилась в комнату Афродиты, размышляя на бегу, что сказала бы об этой открытке сестра Мэри Анжела. Рассмеялась бы или оскорбилась? Надо будет спросить при случае.

Не успела я войти, как Афродита протянули ко мне с кровати руку.

— Давай сюда! Сейчас сравним.

Я вручила ей открытку, и мы вместе впились глазами в коротенькую бабушкину записку. Потом Афродита поднесла открытку к листку со стихотворением, и мы завертели головами, глядя то на один текст, то на другой.