подталкивали к прямо противоположному выводу… Да что там подталкивали? Они кричали: криминал! Зверев так и спросил:

— Ну что, Виталий Сергеич, получаешь с коммерсантов помаленьку?

— Совсем чуть-чуть, Александр Андреич — улыбаясь, ответил Мальцев.

Чем-то он Звереву был симпатичен. Возможно, спокойствием и уверенностью…

— Ясно. А что же несовершеннолетних-то избиваете?

— Скажите, а вам нравится, когда в вашем подъезде гадят?

— Нет, не нравится… — На прошлой неделе Зверев сам точно так же обошелся с подростками в своем подъезде. Но говорить об этом не стал. — Не нравится… но ведь дети же. Невинные малютки.

Мальцев хохотнул и сказал:

— Это стокилограммовый-то Шевченко — малютка? Дитя… Так что извините, Александр Андреич, вины своей в процессе избиения, как написано в ваших протоколах, не вижу. Ну, сами посудите: выхожу из дому — два упыря ссут в парадняке. Сказал: вытереть, а они меня посылают. Дальше что? Повалял их немного по луже, подтер и вышвырнул из подъезда. А тут как раз ваши оглоеды мимо катят…

— Значит, — спросил Зверев с иронией, — не били?

— Я, извините, боксом занимался. Кандидат в мастера. Что бы с ними стало, начни я их бить?

— Вот как! Мы с тобой, значит, в одном звании, — оживился Сашка. — Я тоже КМС, только борец. Вольник.

— Тем более тебе все ясно, — откликнулся Мальцев.

Обстановка стала более непринужденной.

— Декларация есть?

— Ну, ладно… а на доллары декларация?

— Нет.

— Придется изъять, Виталий Сергеич.

— Ну что же, — пожал плечами Мальцев. — Попал на пятьсот зеленых.

— Да, попал… Но можно и вернуть, — сказал Зверев, внимательно глядя в глаза рэкетира. — Если ты мне при случае позвонишь, так скажем, неформально. О делах наших скорбных потолковать.

— Нет, извини. Это не мое.

Он открыто посмотрел на Зверева. А Сашка и не особо пытался его вербовать. И так видел: не тот случай, не тот человек.

— Давай по-другому, — сказал Мальцев. Бабки пополам, и разошлись краями.

— А вот это не мое, — ответил Зверев. Посидели, помолчали, приглядываясь друг к другу. Бесспорно, они принадлежали к разным мирам… но и сходство тоже было. Оперской и уголовный мир в чем-то схожи. Бывает, оперу проще понять преступника, чем законопослушного гражданина.

— Ладно. — сказал Зверев. — Найдешь к утру человека с декларацией — отдам деньги. Пусть приходит ко мне, напишет объяснение, что бабки его. А передал он их тебе на временное хранение сегодня днем возле ресторана «Чайка» на канале Грибоедова. Просек?

— Просек. Спасибо.

— Да не за что. Ступай себе с Богом. К утру, когда пришел человек с декларацией, Зверев был выжат как лимон. Холодная мартовская ночь со шквалистым ветром подкинула убийство, нападение на водителя такси и три взломанных кооперативных ларька. Еше пять лет назад такой букет за одну ночь казался бы чрезвычайно пышным. Но в марте девяносто первого в происшедшем чрезвычайщины не усматривалось. Если бы не одно обстоятельство: два из трех взломанных киосков принадлежали (тайно, разумеется) второму секретарю райкома партии. Если не раскрыть это дело быстро, то неприятности гарантированы… Плавали! Знаем!

…Мужик с таможенной декларацией на пятьсот восемьдесят долларов США был какой-то заторможенный. То ли ожидал неприятностей для себя, то ли по жизни такой. Зверев мельком взглянул на декларацию и сказал устало:

— Ну, рассказывайте… Напуганный валютовладелец молчал.

— Вы передавали кому-нибудь эти деньги? — подтолкнул его Сашка.

— Ага… Виталику.

— Хорошо. Где? Когда? Сколько? Бобер нервно сжимал ручонки с золотыми перстнями и моргал. Сашка уже чувствовал раздражение. Он подумал: а как все это выглядит со стороны? Любой посторонний решил бы, что продажный мент возвращает деньги за долю.

— Ну, — снова подтолкнул он бобра, — может быть, у ресторана «Чайка»?

— Ага… там.

— Днем, — продолжил Зверев; — около четырнадцати часов… в присутствии вашей жены? Вы собирались расслабиться и боялись ограбления. Так?

— Ага…

Короче, оформили бумаги, Сашка отдал злополучные пятьсот баксов и напоследок сказал:

— Все! Вали отсюда. И чтоб больше я вас обоих никогда не видел.

Встретиться, однако, им еще придется. И очень скоро.

Весна набирала силу. В конце марта днем было уже тепло. Снега и льда в центре не осталось вовсе. Зверев беспечно шел по сухому тротуару улицы Дзержинского. Он возвращался с очередной кражи, которую удалось раскрыть на месте… Ослепительно сверкал в голубой небесной бесконечности шпиль Адмиралтейства. Крошечное белоснежное облако проплывало над ним. Опер Зверев покуривал сигарету и легко шел по чистому сухому асфальту. Он был беспечен.

— Товарищ капитан! — голос неуверенный, негромкий, но готовый каждую секунду сорваться в истерический крик, прозвучал из темного провала арки. Оттуда несло бедой, холодом, склепом. И человек в темени арки с залитой солнцем улицы был почти неразличим. Зверев остановился.

— Товарищ капитан, сюда, — снова позвал голос. Зверев сделал два шага и пересек границу света и тени. Навстречу ему выскочил сержант двадцать седьмого отделения. За его спиной в глубине двора вспыхнули яркие малиновые пятна стоп-сигналов. Бледное лицо сержанта с вытаращенными глазами и рыжеватыми усишками приблизилось.

— Ну! Что? — сказал Зверев. Он пытался вспомнить фамилию сержанта и не мог.

— Пойдемте, товарищ капитан. Там… там такое!

Из-под отвалившейся сырой серой штукатурки проглядывал темно-красный кирпич. Низкий сводчатый тоннель арки вел к беде, отражал звук быстрых шагов. Они вошли во двор-колодец. Посередине стоял милицейский УАЗ. В дальнем углу лежала горка серого ноздреватого снега. У одного из подъездов стояла толстая тетка в оранжевой куртке, с метлой в руках. Там, подумал Зверев, в подъезде.

— Там, — сказал сержант и взмахнул рукой. Зверев зачем-то посмотрел наверх. Маленький квадрат голубого неба казался отсюда безжизненным и пустым. Дворничиха обернулась и посмотрела испуганными глазами.

…Окровавленное, сжавшееся в комок тело девочки лежало на песке. Голая, тоненькая, со светлыми волосами, заплетенными в косичку. У Зверева закололо в подреберье, сжались кулаки. Трупов он насмотрелся… он уже видел столько трупов, что перестал на них реагировать… Но смотреть на детские трупы он не мог до сих пор. Тошно становилось старшему оперуполномоченному Звереву, мерзко.

— Когда обнаружили? — спросил он, поворачиваясь к старшине. Собственный вопрос казался ему глупым, неуместным, отвратительным. Таким же, как этот подвал, которого не должно быть на самом деле, но он есть. И детский труп с косичкой на голове тоже есть. И он, опер Зверев, просто обязан сейчас задавать вопросы… глупые и неуместные здесь.

— …О-о-о, — пронеслось над грязным и истоптанным песком. Тихий, слабый стон… — О-о-о.

Зверев замер. Он не верил себе. Он уже понял, откуда идет этот звук, но не верил себе. Луч фонаря в руке старшины вздрогнул. Сашка резко обернулся. И увидел открытые глаза на детском лице.

— Быстро! — выкрикнул он. — Связывайся со скорой. Быстро!

До приезда скорой он баюкал девочку на руках.

— Больно, — шептали разбитые, спекшиеся губы. — Больно…

Сколько прошло времени Зверев не знал. Наверное — совсем мало, станция Скорой помощи расположена в пяти минутах ходьбы, на канале Грибоедова. Он не знал, сколько прошло времени. Привычка