Матецкий засмеялся. Коля тоже улыбнулся.

— Тем более, — продолжил депутат, отсмеявшись, — деньги Георгий вернул. Так что я, Николай Степаныч, не в убытке. Но друзьями мы с Горделадзе не были. Извиняюсь… Какие еще есть ко мне вопросы?

Коля задал еще с десяток общих вопросов, на этом «интервью» и закончилось.

В воскресенье, девятнадцатого ноября, Обнорский улетел в Питер. В понедельник прочитал лекцию в университете, поговорил со Зверевым. Заниматься «делом Горделадзе» Сашка, как и предполагалось, не захотел. А давить на него было бесполезно по двум причинам: во-первых, характер; во-вторых, Обнорский считал, что если человек работает из-под палки, то и результат будет соответствующий.

— Как знаешь, Саша, — сухо сказал Андрей и вызвал Родю Каширина.

Родион, как и многие, в Агентстве оказался случайно. Относительно, разумеется, случайно. Его трудовая биография началась в заполярном Диксоне, где Родя работал радистом после окончания ЛАУ. Наслаждался романтикой Севера и северным сиянием. Но эта же романтика повела его дальше, и Каширин сделался сыщиком там же, в Диксоне… Как он сам говорил: белых медведей профилактировал. Спустя два года он наелся романтики по уши и вернулся в Питер.

Здесь, не нужный никому со своим трудовым опытом, помыкался туда-сюда и с грехом пополам устроился охранником в частную контору, которых к тому времени расплодилось видимо-невидимо. Возможно, так бы и прожил Родион Каширин свою жизнь. Но на фирму, которую он охранял, как-то наехали бандиты из свежеиспеченных отморозков. Роде, когда он попытался рыпнуться с целью выполнения своих профессиональных обязанностей, крепко дали дубинкой по голове.

После трехмесячного лечения он остался инвалидом без всяких средств к существованию, кроме нищенской пенсии. Жена от него ушла, зато осталась боль в позвоночнике и — иногда — приступы слепоты… Они были редкими, кратковременными, но обрушивались всегда внезапно. Как будто чья-то рука выключала гигантский рубильник, и весь мир погружался в темноту. В такие минуты Родион оказывался даже более беззащитен, чем «настоящие» слепые.

Как бы сложилась дальнейшая судьба Родиона Каширина, неизвестно. Даже сильные люди при подобном жизненном раскладе, случалось, спивались, опускались на дно… Роде повезло. Однажды он стоял на улице, а точнее — посреди Литейного моста, курил и мрачно смотрел на серую невскую воду. И мысли у него были самые мрачные… В этот-то момент его и окликнул Жора Зудинцев. С Зудинцевым Родион вырос в одном дворе. Возможно, в этот день Георгий спас Родиону жизнь. В ближайшем кабачке они пообедали, выпили немного, и Каширин рассказал Зудинцеву про свою невеселую жизнь.

Георгий и привел Родиона в Агентство… Обнорский два дня думал: стоит ли брать на работу инвалида? Тем более, что и в профессиональном плане бывший радист-сыщик-охранник не Бог весть какое приобретение.

Но все-таки взял. Зудинцев очень просил, и что-то такое Андрей сам в глазах Родиона увидел… «Если, — подумал Обнорский, — начать оценивать людей только по их ценности для дела, то… то — что? Мир вокруг нас жесток, и превращать Агентство в приют для убогих нельзя. Всех не пожалеешь… Но если исходить из подобных рассуждений, то можно уподобиться нашему родному государству». Обнорский уподобляться государству не хотел.

Он взял на работу инвалида Каширина. Журналистского опыта у Родиона не было вовсе, да и оперский был более чем скромным. За два года его не наработаешь. Тем более в заполярном Диксоне. Инвалид включился в работу с энергией ледокола, вспарывающего арктический лед, и уже через год Зверев сказал Обнорскому:

— Толкового мужика взяли, Андрюхин. Я вот его еще поднатаскаю по нашему ремеслу — не нарадуешься…

…Обнорский вызвал Каширина, дал папку с «Отчетом», стопку аудиокассет, сказал:

— Изучай. Завтра вылетаешь в Киев.

Утром двадцать первого Обнорский и Каширин вылетели в Москву. В аэропорту и во время полета Андрей проверял, как Родя изучил тему (оказалось — вполне прилично), и рассказывал о тех событиях, которые произошли позже и в отчет, естественно, не вошли. Родион был заинтригован и, можно сказать, польщен — в расследованиях такого уровня работать ему еще не доводилось.

В Шереметьево пути Обнорского и Каширина разошлись. Андрей улетал в Симферополь, Родион — в Киев.

— В Борисполе тебя встретит Повзло, — сказал напоследок Андрей. — Удачи, инвестигейтор… Поосторожней там.

В самолете Андрей вздремнул. Снился Кука. Кука весело бренчал на бандуре. В качестве медиатора Кукаринцев использовал отрубленную руку Горделадзе… Весело играл, весело.

Даже во второй половине ноября в Симферополе было очень тепло. После стылого Шереметьева, с поземкой над голой бетонной пустынькой аэродрома, Симферополь встретил двенадцатиградусным теплом и щедрым солнцем. Воздух пах степью…

В аэропорту Андрея ожидал человек, присланный Соболевым. Сказал, что Сергей Васильевич приносит извинения, сам встретить не может — дела. Срочные, неотложные дела в Красноперекопске на севере Крыма. Но вечером встреча состоится обязательно. Водитель — его звали Игорь — отвез Обнорского в гостиницу (по стечению обстоятельств она, как и в Киеве, называлась «Москва») и уехал, оставив папку. Папку, сказал он, велел передать Сергей Васильевич.

Возможно, дескать, вы найдете в ней что-то полезное, Андрей Викторович…

Папка содержала подборку материалов СМИ по «делу Горделадзе». Около полутора сотен вырезок или ксерокопий из украинской, российской и заграничной прессы… Плюс дискета. Компьютера в номере не было, и дискету Обнорский оставил «на потом».

Андрей снял ботинки, лег на диван и стал изучать папку. Часть материалов была ему знакома, но большая — нет. Уже через час Андрей понял, что подборка составлена толково. Она отражала хронологию развития скандала, мнения известных украинских политических деятелей и «простого народа», наглядно иллюстрировала, как раскручивались события вокруг обнаружения тела. Документы, собранные воедино, показывали, что делу сознательно придают политический характер, заостряют, нагнетают… Каждый Божий день появляются все новые «подробности», новые «свидетели» и «информированные источники». Кликушествуют экстрасенсы, контактеры и откровенные сумасшедшие.

Власти отбивались неумело и неубедительно. К концу изучения папки Андрей выкурил пачку сигарет и приобрел ощущение, что весь этот шум неслучаен, что кто-то умелый и циничный стоит за кулисой и режиссирует исподтишка.

Потирает руки и чего-то ждет. Чего он ждет?

Андрей встал, оделся и вышел из номера, оставив на полу и на столике возле дивана ворох материалов из папки. Внизу, в холле гостиницы, он купил сигареты и вышел на улицу. Было уже почти темно, горели фонари… Андрей закурил и пошел наугад. Через минуту вышел на берег Салгир. Темная вода, обильно покрытая ковром из опавших листьев, почти не двигалась.

Андрей курил, смотрел на воду и думал: «Кто стоит за кулисой? И чего он ждет?»

«Партия Куки» звучала в темноте все громче. Страшный «медиатор» молотил по струнам бандуры.

Соболев приехал около десяти вечера. Усталый, замотанный.

— Извини, Андрей Викторович, — сказал он, — дела. Пришлось вне плана смотаться в Красноперекопск.

— Проблемы? — спросил Андрей.

— Жизнь премьер-министра как раз и состоит из одних проблем. Вот только решаются все по-разному. Некоторые легко, другие посложнее, а третьи вообще носят характер хронических болезней… Как язва желудка.

— Если язву нельзя вылечить, от нее можно избавиться оперативным путем, — сказал Андрей.

— Можно, — кивнул Соболев. — Если у хирурга есть скальпель. В государственных делах скальпелем