– Есть, имеются.

– Ну и на хрена тебе эти, с позволения сказать, понты? Чего тебе дома-то не живется? Или ты, когда в кадрах контракт подписывал, думал, что там сумма твоего жалованья в у.е., а не в рублях обозначена? Тоже мне, гусар-схимник выискался.

Паша Козырев молчал. Да и в самом деле, не станешь же объяснять начальству, что жил он отдельно от родителей, потому что метров у них в квартире на бульваре Новаторов было маловато, а тут еще и старшая сестра вышла замуж. Сестру Паша любил, ее мужа – нет, а тот жил у них. Такой вот, не любовный, но житейский треугольник. Обычная незатейливая схема. «Все, не даст денег», – подумал Паша и ошибся. Василий Петрович Нечаев был мужик вспыльчивый, резкий, порою даже грубый, но зато отходчивый. А еще он был просто хорошим мужиком и всегда горой стоял за своих людей, за что разведчики его любили и уважали безмерно. Причем все. Или, скажем так, почти все. Тот же замполич, к примеру, постоянно строчил на Нечаева кляузы и доносы. Хотя, с другой стороны, что оно такое – замполич? Да, собственно, и не человек даже. Так, недоразумение ходячее.

– Ладно, проехали, – вдруг неожиданно произнес Нечаев. – Материалку для тебя я постараюсь выбить, вот только эту цыдулину свою ты, брат, все-таки перепиши.

– А как переписать? – не понял Паша.

– Блин, Козырев, не зли меня, слышишь?… Как-как? Напиши, что деньги на лекарства нужны, мол, дядя в Тамбове помирает – ухи просит… У ребят поспрошай – они тебя научат, как правильно слезу из бухгалтерии выжимать. А то… Он честно, видишь ли, написал. Вы бы лучше сводку честно отписывали, а то такой пурги понагонят. Как со Стручком на прошлой неделе…

– А что со Стручком? – осторожно спросил Козырев. Дело в том, что Стручка, который проходил свидетелем по делу банды Андрея Тертого, в одну из смен на прошлой неделе таскал и он.

– А то ты не знаешь? Кто отписал, что объект целый день из дома не выходил? А объект в это время с пламенной речью в городском суде три часа без передышки языком молотил, а потом до вечера хрен знает где по городу шарился. А?

– Так это же не в нашу смену было, – начал было оправдываться Козырев.

– Знаю, что не в вашу! Если бы в вашу – я бы тебе твое тяжелое финансовое положение так бы утяжелил, что… Ладно, проехали. Скажи-ка мне лучше, как там Гурьев? Соки из вас с Ляминым выжимает?

– Нам на пользу! – козырнул Павел.

– Ну-ну! Приятно слышать. Значится так, Павел… э…

– …Александрович.

– Значится так, Павел Александрович. С сегодняшнего дня твое место в машине исключительно на переднем сиденье справа. Ногами не ходить – пусть Лямин бегает, да и Нестерову, черту лысому, не худо старые косточки поразмять. Твоя задача фиксировать все, что делает Гурьев. Фиксировать и запоминать. Задача ясна?

– Не совсем, – вынужден был признаться Козырев.

Нечаев пошуршал бумагами и выудил одну из них.

– Неприятный разговор у меня был с ним вчера. Хотя, признаться, я этого разговора уже давно ждал. В общем, так – Гурьев рапорт написал, – Нечаев раздраженно отпихнул этот самый рапорт, достал сигарету, затянулся. – А я гурьевский характер знаю. Раз пошел на это, значит всё, спекся человек. Теперь его, согласно инструкциям, надо было в гараж перевести, на две недели хозработ. Но я с нашим руководством договорился, да и сам Антоха не против… В общем, оставшиеся десять дней он на линии отработает, чтобы тебя еще малехо поднатаскать. Потому и говорю – с сегодняшнего дня внимай Гурьеву аки пророку Исайе. Две недели пройдет, придется самому за баранку садиться, хватит уже порожняка гонять. Тему усек?

– Усек, – ответил Козырев, в душе которого в данную минуту смешались два противоположных чувства. С одной стороны радость, что наконец-то пришло время серьезной самостоятельной работы, с другой – горечь, что так мало успел поработать и совсем не успел сдружиться с Антоном. – А в смену четвертым кто пойдет?

– Баба пойдет, – буркнул Нечаев.

– Какая баба?

– Баба как баба. Обыкновенная. Блондинка, рост метр семьдесят, бюст номер… не помню какой… второй, наверное. А может и третий, – мечтательно задумался было Нечаев, но тут же осекся, заметив заинтересованный взгляд Козырева. – Еще вопросы будут?

– Нет.

– Ну тогда все. Свободен… Хотя нет, подожди. Я Нестерову уже говорил и тебе сейчас повторю. Сегодня работаете серьезно, груз непростой, в движении и не совсем по нашей линии. К чему я это? А чтоб проникся. Короче: груз с утра приняли на границе, под Выборгом. По информации, объект встречается со связями, едет с ними в Питер, общается, расстается. Возможно, затем едет обратно, но обратно нас не колышет. Главное: фиксируем – встречается, расстается. После этого заказчик будет крепить.[20]

– Ты, Паша, запомни, и Лямину вашему, кстати, тоже мои слова донеси: дело очень серьезное. Поверь мне, я не преувеличиваю. И на руководство наше вчера выходили, да и я этого парня знаю – сам по молодости за ним дважды ходил. И дважды терял! Он нам все рамсы попутать может, – закончил Нечаев, пародируя блатных.

– А он кто?

– Ну, если одним словом, то – сука. А еще Ташкентом его кличут. Говорят, он сейчас заматерел, в Финляндии живет – оттуда и на побывку едет. Но он и без прозвища петлять будет – это у него в крови. Понял?

– Понял, – серьезно согласился Козырев.

– Да, и вот что еще! – добавил Нечаев. – Я знаю, вы молодые, охочие до погонь, так вот: Ташкент в Швеции мог десять лет получить за убийство Пухлого… Но не получил… Я это к тому, что крепить будут опера, ваш номер шестой… Ясно?

– А сколько отсидел?

– Я же сказал – мог, но не получил. Ты чем слушаешь?… Так тебе ясно?

– Ясно. Но ведь мы и так по приказу задерживать права не имеем…

– По приказу… На сарае что написано? Во-во! А там дрова лежат!.. Все, иди, жертва рыночного капитализма.

Козырев ушел, а Василий Петрович достал из сейфа бланк-задание на Ташкента и в очередной раз внимательно перечитал прилагающуюся к нему справку-меморандум.[21] Не будучи сыщиком, Нечаев имел лишь несколько косвенных и личных воспоминаний о Ташкенте, тем не менее в своей характеристике, данной ему, он был абсолютно точен. Хотя надо признать, что имеющийся объем информации о Ташкенте, конечно же, ничтожен по сравнению с тем, что было о нем неизвестно. С 1989 года в отношении Ана Альберта Максимовича, 1970 года рождения, уроженца Джамбула, разными подразделениями заводились три дела. Правда, не уголовных, а оперативных: в 1989 году 6-м отделом УУР по окраске «разбой»; в 1993 году ОРБ с окраской «вымогательство»; и, наконец, в 1995 году РУБОП – и снова вымогательство. Каждый раз оперативники проигрывали. Причины были разные, в том числе и нерадивость некоторых сотрудников, но базисная все-таки заключалась в следующем – Ташкент был жестким, дерзким и очень быстрым. Это внутренне, а с виду… с виду он был похож на… Гурьева. Разве что одевался дорого.

Для оперов старой закваски Ташкент был фигурой культовой, былинной. Внимательный человек обратил бы внимание на одну такую «не ерунду» – говорили о Ташкенте много, вспоминали еще больше, но никогда никто не рассказал что-либо, от чего можно было засмеяться. К тому же вся информация вокруг него была уважительно неконкретная.

И еще. У Ана было красивое, умное лицо с чуть азиатскими скулами и глазами. К чему это? А к тому, что никогда не верьте худым умным азиатским лицам. В начале 90-х один катала[22] сказал своему напарнику про Ташкента так: «Я с ним шпилить[23] не буду. Выигрывать не хочу, проигрывать тоже не желаю. И в доле с ним быть не хочу. И более его не приводи». На недоуменный вопрос он ответил: «Потому что с таким профилем ткнет в