разговор в шутливую плоскость:
– Да ты не дрейфь, лучше представь, какие перед тобой теперь открываются карьерные вершины. Пашка садится за руль, а ты автоматом становишься не просто разведчиком, а заместителем старшего смены, легендарного подполковника Нестерова. И это за какие-то неполные два месяца, а?
Шутка получилась неудачной – по крайней мере, никто из экипажа даже не улыбнулся. Повисла долгая пауза, за время которой на свет появились, как минимум, еще три милиционера, после чего с переднего сиденья подал голос Козырев:
– Александр Сергеевич, а правда, что нам в смену теперь грузчицу дадут? Мне Нечаев сказал, а я так и не понял – он это серьезно или пошутил?
– Правда, – вздохнул Нестеров. И было отчего вздыхать: поменять первоклассного водителя на зеленого пацана, и, вдобавок, получить в смену молодую бабу без опыта работы в наружке – это вам не волны в тазике пускать.
– Оп-па, – заинтересованно отреагировал Гурьев. – И кто сия особа? Очередная выпускница института благородных девиц? Что, молода? Хороша собой? Ей-богу, а может Лямка и прав – при таком раскладе не грех и рапортину отозвать.
– Ишь, встрепенулся, – неодобрительно покачал головой старший. – Ты лучше за дорогой смотри, вон чуть «Форда» не подрезал – начистят нам когда-нибудь морды за твою езду. И между прочим, будут абсолютно правы.
– Да ладно, Сергеич, не ворчи. Какие морды, господь с тобой – мы же при исполнении. Нам сейчас по инструкции можно даже парочку человек задавить и не заметить.
– Правда, что ли? – купился доверчивый Лямин.
– Ага, но только парочку, потому что трое – это уже все, состав. А двоих можно запросто списать, ребята из отдела по без вести пропавшим такие штуки легко делают… Сергеич, ты от ответа-то не уходи. Что за баба-то? Я ее знаю?
– Может, и знаешь. Ольховская Полина из установки, беленькая такая, высокая. О ней, кстати, Адамов неплохо отзывается. Вроде бы не дура, пашет наравне с мужиками, без всяких там бабских закидонов. Он ее хотел было на начальника отделения попробовать, а та уперлась – ни в какую. Написала рапорт, мол, прошу перевести меня в наружку. И чего, спрашивается, ей в установке не сиделось? Ладно бы совсем соплюха была, до романтики падкая, так нет же, уже четыре года у нас работает. В общем, хрен поймешь, чего у них, у баб, на уме, а?
– Это точно, – чуть помедлив, согласился Гурьев, хотя ответ на вполне риторический вопрос Нестерова у него, похоже, имелся.
Давно это было, в самом конце года девяносто девятого. Случился тогда у Антона с Полиной ослепительно-красивый, но слишком скоротечный роман. Виноват в их разрыве был, безусловно, Гурьев, однако сам себе он признался в этом много позднее. Глупо, конечно, все получилось. Тем более, что Полина была, пожалуй, единственной женщиной в его жизни, которую он действительно мог представить в роли своей жены. Не говоря уже о том, что по сравнению с той же Тамарой она была просто само совершенство.
Сколько же они не виделись? Наверное, года полтора, да и то если считать за встречу случайное пересечение в коридорах центральной конторы. Они даже не поговорили толком, но Гурьев до сих пор помнил, как потеплело тогда у него на душе… Полина… Ни до, ни после ни с какой другой (а было этих самых «других» – ой, как много!) ничего подобного он и близко не испытывал. Антон подумал, что если допустить, просто теоретически допустить возможность того, что Полина умудрилась сохранить к нему хоть какое-то подобие прежнего чувства, то сейчас он обязательно постарался бы вернуть ее. Тем более теперь, когда он, наконец, принял свое решение… Впрочем, наверняка у Полины уже давно есть кто-то другой. Просто потому что не может не быть «кого-то» у такой красивой, нежной и умной бабы. Хотя… Даже язык не поворачивается назвать ее бабой. Вот Тамару – да. Она действительно пустая и вздорная баба из той породы, про которых Нестеров обычно говорит: «Если она поедет за мной в Сибирь, то испортит мне там всю каторгу». А вот Полина… Да, но ведь зачем-то ей нужен этот самый перевод в наружку? Причем именно в их отдел?… Может быть, все-таки и можно каким-то образом войти в одну и ту же реку дважды?… «Ничего, – подумал Антон, – разберемся. Теперь нам уже спешить некуда. Разберемся»…
– Антон, ты чего, уснул там, что ли? – Голос Нестерова заставил Гурьева отвлечься от воспоминаний. – Запроси-ка еще раз точную настройку Климушкина, где они сейчас обретаются.
Гурьев нажал тангенту[28] радиостанции:
– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому. Дайте вашу точную настроечку.
Через пару секунд Антону ответили:
– Семь-три-пятому. Мы с грузом и экспедиторами по Энгельса вверх. Здесь пробочки. Стоим плотно. Ориентир – Светлановская.
– Понял вас, ориентир – Светлановская, – Гурьев отключился, взглянул вполоборота на Нестерова и, продолжая одним глазом следить за дорогой, спросил:
– Чё делать будем, Сергеич? В пробку соваться – последнее дело, так зависнуть можно, что мама не горюй. Может, попробуем по набережной продублировать, там всяко попросторней? Если Ташкент в центр подался, то у него все равно только две дороги – либо через Петроградку, либо через Финбан. И в том, и в другом случае мы его с воды быстрее примем.
– Согласен, давай на Ушаковскую. Только минут через пять снова с ребятами свяжись, а то мне потом Климушкин всю плешь проест – мы их еще полчаса назад поменять должны были. А Костя таких зависов не одобряет, сам знаешь.
Смена подлетела к Ушаковской, движение здесь, и правда, было поспокойней. За пару минут они докатили до Кантемировского моста, после чего Гурьев притормозил и снова запросил семь-три-седьмого. В ответ раздалось невразумительное похрюкивание, а затем в эфире наступила полная тишина.
– Семь-три-семь, семь-три-семь, ответьте семь-три-пятому… Тьфу, бля, так бы беременность прерывалась, как связь! – выругался Гурьев и откинулся на спинку сиденья. – Ни хрена не слышно!
– Это, наверное, телевышка помехи создает, – решил блеснуть эрудицией Ваня Лямин. – Мы сейчас в зоне неустойчивого приема.
Гурьев скосил глаза на противоположную сторону Большой Невки. Там его внимание привлекла отнюдь не трехсотметровая созидательница помех в радиоэфире, а торчащая на Аптекарской набережной красно-белая заправка ПТК.
– Слышь, Сергеич, – немного смущаясь, начал Антон. – Мы их по-любому с запасом опередили. Разреши через речку сгонять? У меня еще талоны пэтэкашные остались, хорошо бы отовариться напоследок от щедрот государственных.
Нестеров был в курсе, что многие водители управления периодически затевали какие-то невинные, с их точки зрения, аферы с талонами на топливо и догадывался, что Гурьев по этой части не являлся эдаким кристально чистым исключением. Конечно, по инструкции он не имел права позволять своему водителю такой борзоты – как-никак, мелкое хищение госимущества, причем в служебное время, да еще и в присутствии молодых, но с другой стороны – «а кто не льет? Назови!»[29]
– Ладно, только давай по-быстрому. Еще не хватало, чтобы нас ответственный по управе нахлопнул. Да и настроечку почаще запрашивай – чего-то не нравятся мне эти три минуты тишины.
– Есть, командир, – откликнулся довольный Гурьев и втопил по газам. – Семь-три-семь, семь-три- семь, ответьте семь-три-пятому…
Климушкин на связь категорически не выходил. Впрочем, пока большой беды в этом не было – в конце концов, с экипажем можно связаться и через дежурного. Гурьев остановился на заправке, резво выскочил, достал из багажника две канистры (Нестеров аж присвистнул – «м-да, широко живет партизан Боснюк!») и поскакал к заветному окошечку. Паша Козырев продолжал терзать станцию, а Лямин, воспользовавшись остановкой, вылез из машины – подышать и размяться, слишком уж душно было в салоне.
Солнце палило нещадно. Легкий невский бриз хотя и приятно холодил лицо, но от жары не спасал. Сколько таких денечков выпадает в Питере за год? – раз-два, и обчелся. И почему-то вечно они случаются
