для тех, кто может совладать с ним и заставить работать на себя.

Я был готов – оставалось выполнить два последних пункта. Человек не двигался, стоял, слегка наклонившись, но теперь он был больше повернут ко мне, чем раньше – хотя и немного. Потом он вдруг пошевелился – незначительно, но резко, – и мне пришлось преодолеть инстинктивное желание спустить тетиву. Он копнул песок одной ногой, и я впервые увидел его лицо – увидел, что у него, оказывается, есть лицо. Вся моя тщательная подготовка к выстрелу стала разваливаться. Всеми своими мышцами, кишками, сердцем я старался сохранить все так, как было. Его глаза бегали по песку, камню, по реке все быстрее и быстрее. Они плывут! Как только из-за камней появилась байдарка, мои пальцы на тетиве немедленно разжались. Я не увидел, как стрела метнулась в воздухе; он, конечно, тоже не видел ее, но несомненно слышал, как зазвенела тетива. Я так долго держал лук полностью натянутым, что в момент, когда отпускал стрелу, мне казалось – левая рука, державшая лук, превратилась в камень. В тот момент, когда я спускал тетиву, мне показалось, что человек почувствовал мое присутствие и знает, где я нахожусь. И я испугался, что моя сосредоточенность тут же рассеется. Почти так и случилось, но не совсем – сосредоточенности осталось достаточно. Прицел был взят правильно, и если левая рука не подвела, я должен был в него попасть.

Что произошло затем, для меня до сих пор остается загадкой. Дерево вздрогнуло и загудело, будто по нему сильно ударили топором, и лес вокруг меня, такой до этого момента тихий, наполнился каким-то невероятным гулом. А в следующее мгновение ствола дерева рядом со мной уже не было. Не было и лука. Большая ветка схватила меня за ногу, явно намереваясь ее оторвать. Я летел мимо ствола, спиной вниз, потом головой вниз, и что-то меня хлестало и толкало живыми, пружинящими толчками, будто руками. И сейчас я могу утверждать, что, падая, я проверял, расслаблены ли пальцы левой руки, были ли они расслаблены должным образом в момент выстрела – и убедился в том, что с пальцами было все как надо.

Но я был занят в полете не только этим: я пытался повернуться так, чтобы не удариться головой о землю, и уже, насколько помню, начал разворачивать тело – но полностью этого сделать не успел. Меня ударило сзади, и я услышал звук, похожий на треск рвущейся простыни. Подо мной что-то вмялось и сломалось – и я лежал на земле, дыхание из меня вышибло. Я чувствовал, что где-то, в каком-то месте я себе что-то сильно повредил. И тут раздался выстрел. Я не мог вскочить на ноги и стал, цепляясь руками за все что попало, отползать в сторону; за мной что-то волочилось. Снова прогремел выстрел, потом еще и еще. От дерева отскочила ветка, но выше того места, где находилась бы моя голова, если бы я стоял во весь рост. В этой стрельбе было нечто странное – это я смог определить даже несмотря на то, что был оглушен. Я поднялся на одно колено, потом из этой позиции – на ноги, и, пригибаясь и подпрыгивая как ворона, бросился за близлежащую груду камней. Скрывшись за ней, я не высовывался. Грохнул очередной выстрел. Потом я медленно поднял голову над глыбой.

Человек брел, спотыкаясь, к тому дереву, на котором я сидел несколько секунд назад. В тот момент, когда я выглянул, он находился от дерева метрах в четырех, пытаясь поднять винтовку, которая никак не поднималась. Выглядело это так, будто он возится с чем-то очень длинным, вертлявым – вроде шланга. Он выстрелил еще раз, но выстрел ушел в землю, в метре перед ним. Верхняя часть его груди была залита чем-то темным; он таял и оседал, и я увидел стрелу, болтающуюся у него в спине, чуть пониже шеи, стрела была полностью окрашена красным. Она, очевидно, пройдя его насквозь, зацепилась на нем лишь самым концом, тем местом, где находится выемка для тетивы; теперь она легко по всей своей длине вздрагивала при каждом его движении. Человек осторожно опустился на колени; рот открылся, и из него полилась кровь. Было такое впечатление, что она фонтаном бьет из земли, прямо ему в рот, – в ней был напор жидкости, под давлением вырывающейся из недр. Это напоминало родник, который вдруг забил – после того, как был резко сдвинут запиравший его камень. Умирай, молил я, умирай. Боже мой, умирай, умирай! Умри наконец!

Я, соскользнув с каменной глыбы, завалился на правый бок и вытянулся на камнях, прижавшись к ним щекой. Что это со мной, спросил я себя, когда камень под головой стал важно и тяжело поворачиваться, будто собирался подняться с земли. Я повернул голову и, посмотрев на свой левый бок, увидел, что стрела, та, вторая, искривленная, торчит из меня, а с нее свисает поломанный лук; стрела не полностью вышла из держателя на луке и этим его удерживала при себе.

Я наклонил голову – и ушел. Куда? Я с облегчением устремлялся вдаль; я смутно видел себя самого, переворачивающегося в воздухе, исчезающего в тумане, машущего рукой на прощание...

А потом – ничего.

А потом – опять ничего, но уже другого рода, и из этого другого ничто я поднял голову и в удивлении осмотрелся. Прямо передо мной – впрочем, на некотором расстоянии – на четвереньках стоял какой-то человек, которого рвало кровью. Если бы не кровь, то это выглядело бы так, как будто он, приняв в гостях у друга немного лишнего, отправился в туалет и, стараясь ничего не испачкать, аккуратно наклоняя голову, потоком блевотины метит в унитаз. Я снова опустил голову на камень и опять провалился куда-то.

В тех местах, куда я отправился, стало не хватать воздуха, и я вернулся. Мое дыхание наталкивалось на твердый камень, и мне было трудно дышать. Я поднял голову, потом веки – но человека, стоящего на четвереньках, глаза не увидели. Я, наверное, так бы и оставался лежать там вечно, если бы не это загадочное исчезновение – это оно заставило меня окончательно очнуться и что-то предпринять.

С большим трудом я приподнялся и стал осматривать себя самого. Стрела вошла в плоть моего бока сантиметра на три – но шла онине вглубь, а внутри тех жировых отложений, что уже стали накапливаться из-за возраста и сидячего образа жизни. Мне нужно было либо разрезать кожу и вытащить стрелу, либо протолкнуть ее дальше – с тем, чтобы наконечник вышел наружу. Стараясь быть максимально осторожным и не делать лишних движений – и все же при каждом движении у меня внутри все сжималось от боли, и мне хотелось выть и звать на помощь, – я оборвал оперение. А затем, сцепив зубы, стал проталкивать ее сквозь себя, надеясь, что наконечник выйдет наружу и я смогу вытащить всю стрелу. Стрела продвигалась, но медленно; я подумал о всей той краске, которая облезает со стрелы и остается в ране, но избежать этого все равно никак не удалось бы. Я облизал пальцы и обмазал древко слюной, надеясь, что такая смазка поможет. Поначалу действительно помогла, но потом стрела перестала поддаваться моим усилиям, остановилась, и больше сдвинуть ее я не мог. Я чувствовал – еще одно небольшое усилие и я потеряю сознание.

Я вытащил нож из ножен, обрезал нейлон комбинезона вокруг рань; и взглянул на свой бок. Просто взглянул, и все. Но смотреть оказалось более пугающим и болезненным, чем проталкивать стрелу сквозь себя с закрытыми глазами. Наконечник вспорол кожу и тело – он был сконструирован так, чтобы наносить именно такие раны – и вошел в меня; он был во мне.Когда я попытался снова сдвинуть стрелу с места, тело вокруг древка дернулось, рана приоткрылась жалостливо, как ротик. Я приложил нож к телу немного выше раны – место, куда вошла стрела. Режь сверху вниз, сказал я вслух. Режь так, чтобы вытащить наконечник, а рану промоешь потом в реке. Так будет лучше, парень, чем оставлять стрелу в боку.

И я резанул. Внутри все прыгнуло от боли, меня затошнило, но я резал все глубже. Лес, воздух завертелись вокруг меня, а со всех деревьев прямо мне в лицо ринулись черные бескрылые птицы. Я перевернул нож изогнутой стороной лезвия к ране и нажал на него обеими руками. Почувствовал, как лезвие заскрипело по металлу стрелы. Все, сказал я себе, больше не могу. Не буду больше себя резать, даже если мне придется, ухватившись за древко, просто выдирать стрелу из себя. И пусть при этом я разорву себя надвое. Камень подо мной был залит кровью. Я ощупал разрез, чтобы определить, оголилось ли древко. Нож выпал из руки и звякнул о камень. Я потянул за стрелу, и в ране что-то изменилось. В следующее мгновение окровавленная стрела оказалась у меня в руках, а из бока потекло, полилось на камни. Все еще держа стрелу в руках, я сначала согнулся, прижимаясь к камням, а потом поднялся на ноги.

Такого чувства свободы, освобождения еще никто никогда не испытывал. Сами по себе боль, кровь уже были свободой. Я поднял нож, отрезал один из рукавов – весь рукав, прямо от плеча – и затолкал нейлон в рану; затем отрезал от правой штанины длинную полосу и обвязал себя вокруг талии. Во мне все ныло и все пело. И мысли мои подчинились этим двум состояниям. Смогу ли я двигаться? Сможешь – ведь тебе ничего другого не остается.