— Я тута хозяйка! — повысила голос Васильевна. — Куды хочу, туды и захожу, а вы — посторонние, вас мой непутевый Захарка небось за бутылку пустил? Захочу — завтрева же выпишу вас отселя.

Виолетта пошевелилась на скрипучей деревянной кровати, но, кажется, не проснулась.

— Насчет «завтрева» мы посмотрим, а сейчас будьте добры выйти отсюда, — спокойно произнес Вадим Федорович. — И не хлопайте дверью, а то девушку разбудите.

— Знаем мы этих девушек… — сморщила свой крошечный нос Васильевна, отчего сразу стала похожа на мопса. — Ездют тут всякие и мово Захарку спаивают, чтоб вам ни дна ни покрышки! Найду у ково пьяницу в домике — завтрева же вон с турбазы!

Она все-таки хлопнула дверью. С кровати Виолетты послышался тихий смех.

— Разбудила? — покосился на нее Казаков.

— Мне на работе часто приходится сталкиваться с хамством, — заговорила Соболева. — Иного так бы подносом и огрела, а приходится терпеть и каждому улыбаться. Ведь хам с хамом старается не связываться — тут же получит отпор, ему, хаму, подавай интеллигентного человека, которого можно безнаказанно оскорблять. Ведь воспитанный человек не опустится до мордобоя или оскорблений? Она тебе: «Завтрева выгоню!», а ты ей: «Будьте добры выйти отсюда…»

— Рассказывают, от нее вся турбаза стонет, — сказал Вадим Федорович. — И никто ничего поделать не может: ходит по домикам, заглядывает чуть ли не под одеяла — ищет своего Захарку. А кто скажет слово поперек — того облает, как собака! Да что собака, хуже! А щуплый красноносый Захарка только ухмыляется и качает головой: мол, Васильевна-то, глядите, как любит меня, ревнует… Обратила внимание — на слове «ревнует» он делает ударение на первом слоге?

Турбаза «Медок», принадлежащая промкомбинату, изготавливающему пчелиные домики для совхозов и колхозов, была настоящей жемчужиной в этом краю. Кроме главного корпуса меж высоких сосен стояли полтора десятка разноцветных финских домиков с пластиковыми крышами. Эти четырехместные домики расположились на небольшом бугристом сосновом пятачке, окруженном с трех сторон озерами. По первоначальному плану все было идеально целесообразным, но у любого человека — хозяйственника вскоре появляется, если так можно выразиться, зуд расширения — человек начинает строить гаражи, кладовые, сараи, подсобные помещения, клетушки и так далее. Так, под настырным руководством Васильевны Захар Галкин вскоре опутал всю турбазу своими пристройками, в которых стал разводить кроликов, кур, уток, гусей и даже норок, про поросят уж и говорить не приходится. Меж аккуратных финских домиков стала деловито разгуливать вся эта пестрая живность. Лишь норки скучали в клетках. А где процветает подсобное хозяйство, там вскоре появляются кошки, бродячие собаки. Два «матроса», каждое лето придаваемые Галкину, с утра до ночи трудились на подсобном хозяйстве заведующего, хотя это и не входило в их обязанности, — «матросы» должны были загорать на берегу и наблюдать за отдыхающими, чтобы они далеко не заплывали. На причале всегда наготове стояла красивая голубая лодка с флажком ДОСААФ. Захар и Васильевна посчитали, что жить на турбазе со сладким названием «Медок» и не развести пчел — это по меньшей мере глупо, тем более что домики можно получить с промкомбината бесплатно. Правда, Захар, говорят, полгода противился настояниям жены, толковал, что с пчелами хлопот полон рот: нужно на курсы ехать, книжки читать… На что Васильевна резонно отвечала:

— Займешься, непутевый, пчелами, может, будешь меньше водку жрать.

Недаром же говорят, что ночная кукушка кого хочешь перекукует, — зимой Галкин поехал в областной центр на курсы пчеловодов, вернулся оттуда полный воодушевления: там ему рассказали, что пчелы в умелых руках — это золотое дно! Один из инструкторов похвастался, что только за один сезон продал со своей пасеки меду на двадцать тысяч рублей! Этот аргумент посильнее лекций и книжек сделал Захара заядлым пчеловодом. Теперь к курам, кроликам, поросятам, уткам и норкам прибавились и пчелы. «Матросы» ходили с раздутыми лицами, дымили направо-налево дымокурами, загоняя рои в ловушки, а Васильевна, сидя на широком крыльце главного корпуса — там они жили с мужем, — зорко следила за порядком в своем обширном хозяйстве. Ее сварливый голос с ударением на «о» разносился по всей турбазе. Бедные отдыхающие — а на турбазу каждую пятницу и субботу приезжали промкомбинатовские работники — прятались от разволновавшихся пчел, уходили в лес, уплывали на лодках подальше от берега. Но случалось, пчелы и там доставали их.

Казаков и Виолетта совершенно случайно наткнулись на эту турбазу в Новгородской области. Их привлекло ласковое название «Медок». Но каплей дегтя в бочке меда вскоре оказалась колченогая, бесформенная Васильевна.

Не успел Захар, встретивший их довольно приветливо, устроить в пустующем домике, как тут же заявилась жена и стала дотошно выяснять, кто они, откуда и на сколько приехали. А уходя, строго предупредила, что ежели они хоть раз поднесут стакан «еённому Захарке», то она выпишет их с турбазы.

Неприятный осадок, оставленный хамоватой женщиной, быстро выветрился, когда они спустились вниз к длинному, заросшему по берегам молодыми соснами озеру. Оно было в тот вечер на удивление тихое и синее. Над ним парили красноклювые чайки, в сумерках, тяжело взмахивая крыльями, пролетала большая цапля. Захар отомкнул на причале лодку и выдал им весла. До самого заката плавали они по вытянутому в длину озеру. Прямо с лодки прыгали в воду, хотя заведующий и предупредил, что этого делать не положено: дескать, пять лет назад тут утонула девушка с промкомбината — нырнула и больше не вынырнула. Нашли только на следующий день. Были разные комиссии, вот с тех пор и стали на летний сезон прикреплять «матросов», только какой толк-то от них? Сидят на берегу с отдыхающими и лясы точат… Позже Вадим Федорович убедился, что толк для Галкина от «матросов» был большой: не хуже его пчелок трудятся они на огороде и участке, принадлежащем лично заведующему.

Казаков и Виолетта — она радовалась природе, как дитя, — решили здесь остановиться на несколько дней, тем более что стояла теплынь и солнце светило с раннего утра до вечера. Ночью в домиках было прохладно, но Галкин дал им еще два теплых одеяла. Изрытое оспинами бугристое лицо его с кривым носом было всегда багровым, так что никогда не поймешь, пьяный он или трезвый. С пятницы по воскресенье он, как говорится, не просыхал: наезжали отдыхающие, в каждый домик приглашали знакомые — как тут отказаться? Залпом хватив стакан и закусив долькой чеснока, который он всегда носил в кармане брезентовой куртки с капюшоном, Галкин усаживался на край кровати и начинал философские разговоры. Если он уже был на взводе, то обычно начинал так:

— Зачем ты живешь, Федорыч? Ну ты скажи мне, необразованному мужику, зачем ты живешь на белом свете?

Первое время Казаков «покупался» на такой глобальный вопрос, начинал толковать о смысле жизни, о предназначении человека, но скоро понял, что Захар не слушает его: задав вопрос, он углублялся в свои собственные мысли — пьян-пьян, а прекрасно знал, что на такой вопрос нет однозначного ответа…

Этот вопрос подвыпивший Галкин задавал каждому новому отдыхающему, иных ставя в тупик. Причем спрашивал с таким глубокомысленным видом, что каждому было понятно, что он-то, Захар, как раз и знает, зачем живет на свете… Любил он поговорить и на тему пьянства: свое пристрастие к спиртному объяснял тем, что работа у него такая «трудная». Люди приезжают на турбазу отдохнуть, некоторые привозят с собой выпивку, накроют стол, по старинному русскому обычаю приглашают хозяина турбазы… Не может ведь он, Галкин, обидеть гостей? Ну и присаживается за стол, а вот жена этого не понимает… Вообще-то, за вредность его работы ему должны бы платить повышенную зарплату. Ведь он здоровье свое губит с отдыхающими…

Утром Вадим Федорович и Виолетта уходили в лес, начинающийся сразу за высокими деревянными воротами турбазы. Это был сосновый бор, перемежающийся в низинах и распадках смешанным лесом. Местами он был чистый и звонкий от птичьих голосов, а местами захламленный старыми завалами, неубранными ветвями от срубленных деревьев. В эту августовскую пору птицы собирались со своими подросшими птенцами на лужайках и полянках, видно, готовились к отлету в теплые края. Один раз видели ворона. Лениво взмахивая черными с блеском крыльями, он низко пролетел над кустарником, огибая по кривой большую поляну. Красивая величавая птица даже не обратила внимания на людей. Вадим Федорович вспомнил, что в подаренной ему Павлом Дмитриевичем Абросимовым цветной книжке есть фотография ворона, вцепившегося серыми мощными когтями в хребет водяной крысы с длинным голым хвостом… Зря Павел бросил охотиться с фоторужьем, у него явно есть талант натуралиста. Друг сетовал, что теперь только в отпуске снимает, а так времени нет. Еще бы, замминистра! Единственный из рода