милиционера и гневно заявит, что какой-то сумасшедший пристает…

Вадим Федорович опустил палец в воду, и тотчас большая рыбка, взмахивая многочисленными плавниками, подплыла и стала в него тыкаться тупым носом, глаза ее равнодушно ворочались в орбитах.

«Ее, наверное, звать Василиса…» — вдруг подумал Казаков, поднимаясь по лестнице к зданию. И только сейчас он сообразил, что девушка и впрямь чем-то похожа на Василису Прекрасную, которую любил его отец. Только глаза у них разные.

На каменистой площадке напротив столовой мужчина в шортах и девушка в купальнике играли в настольный теннис. Маленький белый мячик с треском стукался о деревянный стол. Играли неумело, пластмассовый мячик то и дело падал на землю. Пожилой мужчина был полноват, на голове просвечивала плешь. Однако перед худощавой светловолосой девушкой он молодился, прыгал козлом, отчего белый живот трясся, как холодец, громко комментировал каждый свой удар ракеткой.

Вадим Федорович несколько раз видел его в столовой — тот сидел у окна с московскими литераторами. Обычно в домах творчества люди быстро сходятся, по Казаков старался уклоняться от знакомств. Он приехал сюда поработать, а знакомства мешали этому: то стихийно соберется у кого-нибудь в номере веселая компания и тебя тащат туда, то зовут на прогулку в горы, поиграть в настольный теннис, шахматы, бильярд. В общем, не успеешь и оглянуться, как уже оказывается, что сам себе не принадлежишь…

Проходя мимо, Вадим Федорович стал вспоминать, здороваются они с этим толстяком или нет. Вроде бы их не представляли друг другу. Светловолосая девушка проводила его взглядом, а когда он скрылся в парадной, спросила мужчину:

— Очень знакомое лицо… Кто это?

— Какой-то Казаков из Ленинграда, — небрежно ответил тот, удачно послав мяч, который девушка не успела достать ракеткой. — Семь два в мою пользу! — торжествующе прибавил он.

— Писатель Вадим Казаков? — не нагибаясь за мячом, спросила девушка. Она опустила ракетку и во все глаза смотрела на своего партнера.

— Вы сказали так, будто он по меньшей мере Лев Толстой! — рассмеялся мужчина. На его одутловатом лице бисером выступил пот.

— Это мой любимый писатель! — сказала девушка, — Николай Евгеньевич, познакомьте меня, пожалуйста, с ним!

— Здесь сейчас живет поэт Роботов, — снисходительно заметил Николай Евгеньевич. — Он мой друг.

— Да я его терпеть не могу!

— Странные у вас вкусы, — сказал мужчина, похлопывая себя ракеткой по толстой ляжке. — К Роботову очередь за автографами, он известный поэт, а вашего Казакова я даже не читал.

— Вы с ним не знакомы? — разочарованно протянула девушка. — Фу как жарко, пожалуй, пойду купаться.

— Но мы же партию не доиграли, — возразил Николай Евгеньевич.

— Я признаю себя побежденной, — улыбнулась девушка и положила ракетку на стол. — Называете себя критиком и не читали Казакова? Да у нас в институте очередь в библиотеке за его книгами. Их даже на «черном рынке» не достать.

— Этот ленинградец в журналах не печатается, книг, как вы говорите, не достать, наверное, поэтому я и не читал их, — заметил Николай Евгеньевич. Хотя он говорил примирительно, в голосе его прозвучала скрытая насмешка.

— А вы почитайте, — посоветовала девушка.

— Сегодня же возьму в библиотеке его книгу, — пообещал критик. — Зина, подождите пять минут, я переоденусь и провожу вас.

Поднимаясь к себе в комнату на третий этаж, Николай Евгеньевич Луков увидел в холле второго этажа Казакова, разговаривающего с писателем Виктором Викторовичем Маляровым, круглолицым коренастым мужчиной в светлом костюме и даже при галстуке в этакую-то жару! Малярова Луков знал — о нем лет десять назад много писали как о талантливом писателе-фантасте. Здесь, в Ялте, они как-то сыграли пару партий в бильярд. Самоуверенный Маляров дал три шара форы и с треском проиграл, доставив Лукову немалое удовольствие. Виктор Викторович был из тех, кто не любит проигрывать.

Николай Евгеньевич подошел к ним, кивнул Малярову и, уставившись в упор маленькими холодными глазками на Казакова, с насмешливыми нотками в голосе сказал:

— Моей знакомой девушке почему-то очень нравятся ваши, гм… романы. Мечтает познакомиться с вами.

— Я думал, старичок, тебя только в Ленинграде одолевают поклонники, — улыбнулся Маляров. — А тебя и здесь ущучили! Скоро будешь знаменитым, как Роботов.

— Ну, с Роботовым в популярности трудно соревноваться, — заметил Луков.

— Такие стихи, какие он кропает, можно пудами писать, — усмехнулся Маляров.

Казаков изучающе рассматривал Лукова. Самоуверенное лицо, небольшие голубые глаза, ресниц и бровей почти не заметно. А каким тоном сказал о знакомой: дескать, она глупая, наивная, потому и нравятся ей ваши книги…

— Вы о той милой девушке, с которой играли в теннис? — спросил Вадим Федорович.

— Дали бы что-нибудь мне посмотреть, — все тем же снисходительным тоном продолжал Николай Евгеньевич, не отвечая на вопрос. — Честно говоря, я ничего вашего не читал.

— Ты, Никколо Макиавелли, читаешь в журналах только высокое начальство и лауреатов, — добродушно заметил Маляров. Он ко всем обращался на «ты». — И пишешь хвалебные статьи лишь об известных. Сколько ты статей накатал о Роботове?

— Не считал, — буркнул Луков.

Его покоробило столь фамильярное обращение. Он печатается в толстых московских журналах и привык к уважительному отношению к себе со стороны пишущей братии. Москвичи и провинциальные литераторы сами присылали ему свои книги с теплыми дарственными надписями на титульном листе. Каждому лестно, чтобы о нем упомянули в периодической печати… А эти оба ленинградца, кажется, носы задирают перед ним?..

— Я не вожу с собой свои книги, — сказал Казаков.

— Я все-таки критик… — многозначительно заметил Луков.

— Как ваша фамилия? — спросил Вадим Федорович. Николай Евгеньевич небрежно достал из заднего кармана шорт глянцевитую визитную карточку, точно такую же он на пляже вручил Зине, с которой несколько дней назад познакомился. Девушка оказалась аспиранткой-филологом из Волгограда. Луков в их институте несколько лет назад читал лекцию о творчестве Горького. И лекция московского ученого понравилась студентам. Николай Евгеньевич снисходительно слушал аспирантку, а Зина хорошо знала современную литературу, иногда спорил с ней. Дело в том, что ее вкусы не совпадали со взглядами Лукова на современную литературу, но чтобы не испортить отношений — девушка ему нравилась, — он даже в чем-то соглашался с нею.

— Никогда про вас ничего не слышал, — изучив визитку, сказал Казаков.

— Ты, старичок, извини, — вмешался Маляров, — твою тягомотину ведь дочитать до конца невозможно: ты хвалишь тех, кого все хвалят и кто имеет власть, а ругаешь того, кто не может тебе дать сдачи. Не помню, чтобы ты хоть раз на секретаря Союза писателей замахнулся…

— Я вообще мало кого знаю из критиков, — нашел нужным добавить Вадим Федорович.

— У нас критики-то настоящей нет, — вставил Маляров. — Пишут про дружков-приятелей…

Луков уже клял себя на чем свет стоит, что подошел к ним: эти ленинградцы уж больно много мнят о себе…

— Я о вас тоже ничего не слышал, — сварливо заметил он Казакову. — Но обещаю вам — вы обо мне еще услышите!

— Берегись, Вадим, Макиавелли теперь напишет про тебя какую-нибудь гадость! — хихикнул Маляров.

— Моя фамилия — Луков, — с достоинством заметил Николай Евгеньевич, окинув Виктора