безвременье, а теперь злорадно и мстительно пинающий в зад своих бывших покровителей?

Таких «народных мстителей» в нашей недавней истории было немало. Как только сходил со сцены — а в советском политическом лексиконе это означало лишь физическую смерть — очередной «вождь мирового пролетариата и всех трудящихся», вслед ему неслись проклятия и обвинения. Новые руководители, не проронившие и слова о порочности своего предшественника в бытность его у власти, поносили покойника как могли: и деспот он, и кровопийца, и недоумок, и волюнтарист, и сребролюбец, и отец застоя. Почему же они не говорили об этом открыто и честно, когда находились у кормила власти, пока были живы их благодетели? Может быть, они, как профессиональные революционеры совдеповского образца, в тиши кабинетов Старой площади замышляли дворцовые перевороты с целью избавить страну от произвола и лжи маразматиков генсеков? Или подавали в отставку, когда убеждались в бесчестии и беспросветности происходящего?

Да нет же! Они твердой поступью шествовали вслед за своим вожаком, славословили, лизоблюдничали — бездарные технократы, отторгнутые итээровской средой, но волей случая обретшие власть и право распоряжаться людскими судьбами. Уверенные в собственной безответственности, они жестоко расправлялись с теми, кто высказывал сомнения в праведности системы и ценностях, ею провозглашенных. Они были властелинами, но они же были и рабами империи страха, созданной их собственными руками. Подспудно они испытывали животный страх, что однажды их всех призовут к ответу. Самозванцы, силой и обманом захватившие власть, они не верили друг другу, не верили собственному народу, которому лицемерно клялись служить до гроба! Они боялись партийных иерархов, но пуще всего их страшила возможность попасть на крючок вездесущей госбезопасности, созданной ради увековечения их власти и привилегий. Они были временщиками, которые при жизни источали вокруг себя гнилостный смрад распада.

Когда-то, в начале 70-х годов, в одном антицеэрувском опусе я обличал мерзкое ханжество буржуазных политиков, громогласно пекущихся о правах человека в других странах, но грубо попирающих их у себя дома. Оторванный, как и большинство моих коллег из разведки, от повседневной жизни собственной страны, я был убежден, что одно из главных преимуществ социализма состоит прежде всего в уважении и защите прав человека. В своих публичных выступлениях в ЦК КПСС, МИД, в других закрытых аудиториях я неизменно приводил слова Маркса, свидетельствовавших, на мой взгляд, о неподдельном гуманизме Учителя: «Государство даже в правонарушителе должно видеть человека, живую частицу государства, в которой бьется кровь его сердца, солдата, который должен защищать Родину… члена общества, исполняющего общественные функции, главу семьи, существование которого необходимо, и, наконец, самое главное — гражданина государства. Вот почему государство не может легкомысленно отстранить одного их своих членов от всех этих функций».

Я свято верил в незыблемость марксистского учения и тем, кого История призвала возглавить великий марш человечества к царству свободы и разума.

Двадцать лет, прожитых в родной стране после двенадцатилетнего пребывания в США, убедили меня, что нигде человеческая жизнь не ценилась так дешево, никогда достоинство личности не унижалось столь бесцеремонно, как в первом «социалистическом» государстве за почти три четверти века его существования.

В Америке тоже тротуары медом не мазаны. И там, как во всем мире, есть и насилие, и жестокость, и унижение. Но там система и не претендует на последнее слово в развитии человеческого общежития. Она постоянно находится в движении, совершенствовании. Более того, — и это самое ценное — она создала условия для своих граждан, позволяющие им использовать демократические процедуры и соответствующие институты для защиты своих законных прав. Народ же, ради блага которого якобы свершился октябрьский переворот, народ, понесший невероятные жертвы и лишения, оказался обманутым, преданным.

На собственном опыте, общаясь с тысячами граждан, читая их письма и жалобы, я убедился, как далека наша власть от народа, как равнодушна она к страданиям простых людей, как безразличны ей заботы, нужды и чаяния человека. Можно винить в этом Сталина, уничтожившего наиболее интеллигентный слой общества и наиболее сознательную его часть, поставившего у руля послушных исполнителей, лишенных чувств, мысли и сострадания. Можно взвалить ответственность на Брежнева и его камарилью. При них завершился разгром профессионалов, подмененных аппаратными всезнайками.

Триумф посредственности, убожества и некомпетентности — так объективно оценивались наши властные структуры во второй половине 80-х годов. Но разве что-нибудь существенно изменилось с тех пор в этих структурах? Не те же ли скомпрометировавшие себя фигуры по-прежнему пишут и подписывают постановления, директивы и указы? Не они ли, одряхлевшие, но не набравшиеся ума, выползают вновь на политическую арену или, затаившись, ждут своего часа?

Все эти люди, сделавшие себе карьеру на прислуживании режиму, его кровавым и бесталанным лидерам, очевидно, никогда уже не усвоят известную во всем демократическом мире истину, что быть у власти — это значит служить народу, не править, а именно служить, ибо правление — это «как», а служение — это суть.

Еще в XVIII веке Томас Джефферсон писал: «Я в высшей степени терпимо отношусь к праву других иметь отличное от своего мнение, не усматривая в этом ничего преступного. Я слишком хорошо знаю слабость и нестойкость человеческих суждений, чтобы удивляться их различным проявлениям. Обе наши политические партии, по крайней мере их честная часть, сознательно преследуют одну и ту же цель — общественное благо; но они существенно отличаются друг от друга в том, что касается средств достижения этого блага».

Пока мы в нашей стране не покончим с монополией на власть одной партии и не создадим конкурентоспособную альтернативу, стержнем программы которой и манерой ее исполнения станет стремление к общественному благу, а не умозрительные догмы, мы будем обречены на произвол и бездушие власть имущих. Пока мы не разрушим структуры, обеспечивающие привилегии и безопасность однопартийной системы, мы не будем гарантированы от возврата к тоталитаризму и насилию.

На лицах людей, встречавших меня жарким летом 1990 года, я увидел Надежду… Но мне приходилось видеть и другие лица: искаженные ненавистью, страшные разрушительным порывом и мстительной злобой.

Весной 1968 года по США прокатилась волна расовых столкновений. В Вашингтоне негры громили магазины, поджигали трущобы, в которые их загнала нужда, избивали и убивали белых. Апрельской субботой, днем, я выехал на автомашине из совпосольства в сторону дома, маршрут избрал по 14-й улице, проходившей по кромке белого и черного районов. Не проехав и километра, я натолкнулся на группу бегущих врассыпную возбужденных людей. Через минуту я был окружен толпой, намерения которой сначала были неясны. Затем раздался удар по машине, еще один, второй, третий… Сыпались стекла, визжали тормоза, в салон машины влетали обломки кирпичей, но у меня хватило духу продолжать движение. В какой-то момент прямо перед капотом, в полутора-двух метрах от себя, я увидел злобный оскал черного лица с занесенным для удара стальным крюком. Я инстинктивно пригнулся, нажал на газ, и крюк, разбив вдребезги лобовое стекло, просвистел над головой.

Я двигался напролом на красные светофоры, на грани аварии или наезда на нападающих, чувствуя, что остановка равносильна смерти.

В тот вечер по телевидению показывали, как разъяренная толпа переворачивала автомашины, вытаскивала из них и калечила белых. Я мог стать одной из жертв. Бог миловал.

Милует ли он нашу страну, накаленную до предела неспособностью системы прокормить себя, национальными распрями, беспомощностью власти и несправедливостью, по-прежнему исходящей от нее?

Или ввергнет ее в пучину братоубийственной бойни?

Наученные горьким опытом, мы не имеем морального права вновь экспериментировать над народом, уповать на насилие как повивальную бабку истории. У нас, в сущности, остается единственный выход — возвращение на магистральный путь развития цивилизации. Но для этого грядущее поколение руководителей должно очиститься, освободиться от пут прошлого, без колебаний и уверток идти курсом подлинного обновления. Оно должно сделать все, чтобы в народе не умерла надежда на лучшую долю, вера в торжество законности, справедливости и правды.

Еще в 70-х годах, будучи начальником внешней контрразведки, я повесил у себя в кабинете на