машинки и строчили зажигательные антисемитские письма, рассылавшиеся затем по стране в редакции газет и иностранные посольства. В нескольких случаях наши сотрудники малевали свастики на синагогах и еврейских кладбищах Вашингтона и Нью-Йорка. Советская пресса немедленно подхватывала любые сообщения ТАСС по этому поводу, создавая видимость разгула антисемитизма в США.

На волне оперативных удач линии «ПР» сдвинулась с мертвой точки работа и по контрразведывательному направлению. Приехавший новый заместитель Николай Попов удачно вписался в общий напряженный ритм, мобилизовав неиспользованные ресурсы Центра по наводкам на послевоенных эмигрантов и невозвращенцев.

Одним из ярких эпизодов, связанных с приобретением агентуры среди бывших советских граждан, в том числе официально объявленных предателями и приговоренных к смертной казни, было дело Николая Артамонова. В пятидесятые годы он служил на флоте в составе советской эскадры, базировавшейся в Гданьске, считался перспективным офицером и в тридцать с небольшим лет командовал эсминцем. Поговаривали о его переводе в Главный морской штаб, где ему было бы обеспечено адмиральское звание. Но моряк влюбился в польку и, бросив семью, на военном катере бежал с ней в Швецию. Позже перебрался в США и был принят в Разведывательное управление министерства обороны (РУМО) в качестве консультанта.

Внешняя контрразведка долго пыталась установить местонахождение Артамонова в Америке, и ей наконец повезло, когда он выступил с лекцией в одном из вашингтонских университетов. Как выяснилось, по городским справочникам он проходил под фамилией Шадрин. С помощью визуального наблюдения удалось изучить образ жизни Артамонова — Шадрина. Затем последовало свидание с его женой и сыном в Ленинграде, которые написали трогательное письмо мужу и отцу, умоляя его вернуться домой. С этим письмом специально присланный из Центра сотрудник Второй службы подошел к Артамонову в магазине и, представившись советским дипломатом, предложил «поговорить за жизнь». Артамонов вначале был сильно напуган, но потом «отошел» и после некоторого раздумья дал согласие работать на советскую разведку. Он написал — якобы кровью — письмо, в котором поклялся искупить свою вину перед Родиной. В обмен ему пообещали прощение, восстановление воинского звания, устройство сына в военно-морское училище. Так началось дело агента, получившего псевдоним «Ларк».

В Центре его восприняли как очередное крупное достижение вашингтонской резидентуры, тем более что «Ларк» утверждал, что знаком с Носенко и знает ориентировочно, где он живет в США. До сих пор поиск Носенко не давал результатов, и Центр постоянно упрекал линию «КР» за недостаточные усилия по поиску предателей — бывших советских граждан из числа военнослужащих и сотрудников КГБ.

Советская часть обещания не осталась пустым звуком. Сына Артамонова, обреченного носить позорное клеймо на своей биографии до конца жизни, устроили в высшее военно-морское учебное заведение. Ему дали понять, что его отец — не изменник, а патриот, выполняющий ответственную миссию за рубежом. Позаботились и о материальной поддержке семьи.

В первые годы «Ларк» передавал некоторую информацию конфиденциального характера, которая раскрывала степень осведомленности американской разведки о советском военно-морском потенциале и планах его наращивания. Однако от него практически не поступало сведений о РУМО, о проводимой им работе против Советского Союза. Когда спала послевербовочная эйфория, из Центра пошли претензии по поводу слабой эффективности агента. Однако этим дело и ограничилось. Только когда я возглавил внешнюю контрразведку, были приняты меры для проверки искренности и надежности «Ларка», раскрывшие его двуличие и обман.

В конце 1965 года обнаружилось, что агент «Помпеи», с которым я расстался в Нью-Йорке, работает на американскую контрразведку. Разобраться нам помог доброжелатель, судя по отдельным признакам, сотрудник ФБР. В течение нескольких месяцев я жил в напряжении, ожидая возможных акций со стороны ФБР, хотя понимал, что оснований выдворить меня недостаточно: никакого реального вреда интересам США «Помпеи» под моим руководством не нанес. Скорее он причинил ущерб советской стороне, вытянув для организации туристской фирмы приличную сумму валюты.

Очевидно, ФБР никак не могло понять, почему развивавшееся вполне благоприятно дело неожиданно заглохло. Чтобы оживить его, ФБР прислало «Помпея» в Вашингтон, где он дважды «случайно» сталкивался со мной на улице. Я игнорировал его появление, с отсутствующим видом проходя мимо. Отчаявшись заполучить желаемые результаты, ФБР решило дать «утечку» информации в прессу и тем самым, возможно, побудить меня либо резко свернуть активность, либо уехать из страны без официального выдворения.

Как-то в воскресный день вместе с заведующим бюро ТАСС в Вашингтоне Вашедченко я выехал в Рехобот — небольшое курортное местечко на берегу Атлантического океана. По дороге купили газеты и, обложившись ими на пляже, принялись за чтение. Вашедченко первым наткнулся на статью о «странной шпионской истории», в которой фигурировал некий Виктор Кракникович, сотрудник Секретариата ООН, снабжавший некоего грека деньгами для вербовки молодых женщин с целью их последующего устройства в госдепартамент.

«Посмотри, какая-то дурацкая статья, и опять про советские интриги, — пробурчал Вашедченко. — Похоже, они опять хотят поднять волну шпиономании. Стоит ли нам реагировать? Может, не обращать внимания?»

Будь эта статья о ком-то другом, я, возможно, согласился бы с доводами завбюро ТАСС. Но речь шла обо мне. Соломатин в то время находился в отпуске, и только я мог принять решение о целесообразности направления материала в Москву.

С чувством сильного внутреннего сопротивления я все же рекомендовал Вашедченко дать изложение «странной шпионской истории» по каналам ТАСС. Это означало, что она наверняка попадет на стол Председателя КГБ.

Так оно и случилось. Семичастный, ознакомившись со статьей, начертал резолюцию: «Пример безобразной работы разведки. Просто так выбросили одиннадцать тысяч долларов. Разобраться и наказать виновных».

Разбирательства не последовало. Весной 1967 года Семичастного освободили от занимаемой должности. На его место пришел очередной аппаратчик из ЦК Юрий Андропов.

Перемены в руководстве КГБ не внушали оптимизма. И до того в органах безопасности шла постепенная депрофессионализация. Под предлогом усиления партийного влияния менялись или задвигались опытные работники, по каким-то причинам не устраивавшие новых начальников, издавались приказы, вызывавшие недоумение. Реорганизационный зуд обуял верхний эшелон КГБ. Имелись все основания полагать, что с приходом Андропова этот процесс получит развитие, но масштабы перемен оказались разительнее, чем можно было ожидать. Во внутреннем аппарате на базе одного Главного управления контрразведки возникло еще три мощных структуры, получивших самостоятельный статус. В итоге в системе госбезопасности стали функционировать на параллельных курсах транспортное (4-е управление), идеологическое (5-е управление) и экономическое (6-е управление) контрразведки. Головная, координирующая роль сохранялась за 2-м Главным управлением, но со временем она превратилась в фикцию, так как каждое управление отчитывалось перед руководством КГБ самостоятельно и норовило демонстрировать собственные достижения без согласования с кем бы то ни было.

Аналогичная участь постигла и разведку. На протяжении ряда лет количество отделов почти удвоилось, службы реорганизовались в управления, появились новые бюрократические надстройки, выполнявшие сугубо бумажную работу. Школа № 101 была преобразована в Краснознаменный институт, созданы еще два института — разведывательных проблем и программного обеспечения.

Но начало всему положило обращение Андропова к сотрудникам разведки. Его восприняли как небывало демократичный жест. Всем резидентурам предлагалось высказать любые соображения относительно организации работы, целей и задач, стоящих перед разведкой.

В течение недели, пока Соломатин находился в Москве, я подготовил тезисы, в которых изложил свое видение проблемы. Я, в частности, высказал мысль о том, что не следует преувеличивать роль и значение разведывательных операций в формировании внешнеполитического курса страны. Правительства руководствуются императивами, не обязательно совпадающими с мнением и информацией, поступающими от разведывательных органов. Разведка должна исходить из того, что она является вспомогательным, а не самодовлеющим аппаратом в системе государственных институтов, а это значит, что она должна ориентироваться на выполнение прежде всего своих непосредственных функций, не влезая в политические