Некоторые, должно быть, висели здесь очень давно: тут и там виднелись иссушенные солнцем отвалившиеся от тела руки или ноги.

На дальнем от воды конце дока длинной шеренгой выстроились заключенные в цепях, ожидая своей очереди в переправе на судно. Потупив головы и сгорбившись, эти несчастные стояли или сидели, не обращая внимания на хлещущий дождь. Некоторые плакали, другие упрямо и монотонно кляли королевское правосудие и свою злую судьбу, большинство же, покорное выпавшей им доле, ожидало в смиренном молчании. Было ясно, что мало кто из этих несчастных доживет до высадки на чужом берегу, чтобы там послужить своей королеве. Сколько же их, непрестанно кашляющих и харкающих кровью!

Уайэтт высказал свое намерение низкорослому чернобородому сержанту.

— Разумеется, сэр. Можете накупить этих доходяг столько, на сколько кошелька хватит. Это новая партия. Только что прибыли в док. На вашем месте, сэр, я бы их осмотрел, — добродушно посоветовал он. — Может, и найдется среди них несколько крепких батраков, кузнецов или гуртовщиков.

Размышляя, много ли можно купить на пятнадцать фунтов, которые им с Питером удалось наскрести, Уайэтт, пригнувшись, чтобы хоть как-то защититься от ливня, пошел к хибарке, где тщательно регистрировались имя, общественное положение и место рождения каждого арестанта. Квитанции на этих жалких существ подписывал офицер, которому Уайэтт объяснил свою нужду в сильных и покладистых работниках. Он понимал, что следует проявить осторожность в этой торговой сделке, поэтому спросил:

— Сколько этих чертей мне удалось бы купить на десять фунтов?

— Четверых, а может, и пяток, — отвечал офицер, склонив голову чуть вбок, чтобы капли дождя стекали с козырька шлема. — Это зависит от вашей разборчивости.

— С кем мне поговорить?

— Да есть тут шериф, отвечающий за эту партию, — отвечал офицер. — Найдете его вон в той палатке. Спросите шерифа… — Он щелкнул пальцами. — Черт! Вечно это имя выскакивает из головы.

Мрачно забряцали цепи, и босые ноги зачавкали по грязи, скопившейся в доке Экзекуций — это новая шеренга арестантов, в тумане похожих на привидения, прошаркала мимо маленькой палатки. Уайэтт убедился, что чернобородый сержант оказался прав: эти люди из северных графств, выросшие далеко от моря, прежде были здоровыми парнями.

Радуясь, что можно укрыться от дождя, Уайэтт, пригнув голову, вошел в палатку. Позади фонаря, стоящего на узком столе, высокий седобородый чиновник сидел между чрезвычайно тучным армейским офицером и постоянно шмыгающим носом клерком, почему-то не желающим избавиться от прозрачной капли, повисшей на кончике его острого землянично-красного носа.

— Вильям Джонас, — читал клерк. — Осужден за долг в семь шиллингов и шесть пенсов. Профессия — плотник.

Армейский офицер что-то записал в лежащей перед ним книге и кивнул. Осужденный, звеня цепями и пятясь, вышел под дождь.

— Меня интересует, — заговорил Уайэтт, — не согласятся ли джентльмены на мое предложение выкупить нескольких должников?

— Да с радостью, — оживился высокий седоголовый чиновник. — Будь я проклят, если мне нравится отправлять этих бедолаг под пули папистов.

Он обернулся — и словно одеревенел. Уайэтт же и вовсе стоял как громом пораженный. Он мгновенно узнал и худощавый ястребиный профиль, и эти пронзительные серые глаза, вперившиеся в него сквозь полумрак. Сквайр Эндрю Тарстон!

— Глядите-ка, кто к нам пожаловал выкупать своих дружков-арестантов! Клянусь Богом, это Генри Уайэтт! — Шериф из Хантингдона возбужденно вскочил и заорал что есть мочи: — Схватить этого человека!

Находившиеся в палатке были так удивлены столь неожиданным поворотом событий, что не сумели немедленно среагировать на приказ. Уайэтт же — отчаяние придало ему силы — бросился на стенку палатки с таким остервенением, что единственная стойка, на которой крепилась парусина, переломилась, и палатка накрыла собой всех, кто находился внутри.

Уайэтт пробрался вбок, нащупал нижний край парусины и, выскользнув из палатки, встал на ноги. Все еще не веря в свое спасение, он замешкался на секунду, очумело уставившись сквозь пелену дождя на судорожно шевелящуюся гору парусины. Но медлил он лишь мгновение — ведь уже сбегались, поблескивая шлемами и пиками, часовые.

— Какой-то арестант напал на офицеров, — тяжело дыша, вдохновенно соврал Уайэтт. Когда пикинеры склонились над палаткой, чтобы помочь людям высвободиться из-под нее, он повернулся и, изо всех сил стараясь не бежать, быстро прошел мимо шеренги осунувшихся бедолаг, ожидающих своей очереди, чтобы отметиться. Пройдя полпути, Уайэтт, подгоняемый сзади окриками «лови!», «держи!», со всех ног припустился прочь от дока Экзекуций.

Погоня довольно быстро сбилась со следа. В Смартс-Ки, в районе рыбного рынка, который, несмотря на проливной дождь, как всегда, был забит народом, Генри Уайэтту запросто удалось избавиться от преследователей, но от мучительного осознания нависшей над ним угрозы так же просто отделаться он не мог. Вскоре всем в Лондонском порту станет известно, что некий уважаемый корабельный плотник и капитан торгового судна — в глазах закона всего лишь беглый преступник и убийца.

Торопливо шагая под дождем, горько напоминал он себе о том, что следовало бы ему предвидеть, что из Хантингдона кто-то непременно прибудет в Лондон и опознает его. Разумеется, он рассчитывал на защиту городских многолюдных улиц, на которых проживало около двухсот тысяч человек. И все же почему, ну почему они с Кэт не изменили фамилию?

Нет сомнений, что шериф Эндрю Тарстон тотчас же направится к старшему констеблю города и оставит у него заявление. Увы, за последнее время он стал чересчур известным, печально размышлял Уайэтт, чтобы надеяться избежать задержания и ареста, за коими, по всей вероятности, последует казнь. Он торопливо обогнал попавшуюся ему на пути похоронную процессию, уныло шагающую по щиколотку в грязи. Весь дрожа, он продолжил свой путь, стараясь идти как можно скорее в направлении «Дрейка и якоря».

Как назло, Питера Хоптона в таверне не оказалось, и беглецу пришлось потерять два драгоценных часа, дожидаясь его возвращения, а когда тот явился, выяснилось, что он чересчур перебрал в слишком уж многочисленных пивных, стараясь «избавиться от сырости».

— Ради Бога, Питер, соберись с умом, — умолял его Уайэтт. В неожиданном приступе ярости он выплеснул кувшин воды прямо в красное, разгоряченное лицо кузена. — Неужели до тебя не доходит, пьяный дурак, что твоя шея в такой же опасности, как и моя?!

— Во дает! Так, брат, делать не надо. Чо гришь? Чья шея?

— Твоя шея. Твоя. Сегодня утром я ходил в док Экзекуций, чтобы завербовать людей, и узнал, что будет, если нас схватит стража.

С большой неохотой Питер сделал попытку протрезветь с помощью миски бараньего бульона и высокой кружки пива. Когда в голове чуть просветлело, он уставился на своего кузена тревожными, налитыми кровью глазами и хрипло, приглушенно спросил:

— Так говоришь, нас разыскивают?

— Вот именно. Шериф Эндрю Тарстон — чтоб ему провалиться навеки! — узнал меня, даже окликнул по имени.

— И меня узнает, это уж точно. Ладно, кузен, что делать-то будем?

В уединенности пока еще пустого бара Уайэтт передал ему кошелек, в котором лежали деньги на покупку арестантов.

— Выход только один: дожидаемся отлива и немедленно смываемся отсюда.

Уставившись на него, Питер провел ладонью по мокрой физиономии и попытался возразить:

— Ты спятил? «Морской купец» не оснащен даже наполовину, на борту только часть парусов, а остальные и за неделю не будут готовы. Кроме того, требуется основательная переоснастка стоячего такелажа.

— Не трудись напоминать мне об этом, — нетерпеливо взорвался Уайэтт. — Не забывай, что уже завтра Эндрю Тарстону станет известно, кто мы такие, — и тогда мы у него в руках. Он ведь весь из себя такой