мог выбросить его письмо и налакаться на тот шиллинг, что он дал ему, надеясь гарантировать доставку. Горько было ему от сознания, что Кэт так сравнительно близко и все же так от него далеко. Возможно, теперь подошло уже к концу первое плавание капитана Фостера в Нидерланды на новом кромстере, купленном им на деньги, вырученные от продажи доблестного «Первоцвета».

Бедная Кэт! Прочитав о потере «Катрины», она, видимо, страшно расстроилась. К тому же там находилась большая часть отобранного ею самой приданого. Ах, как легко быть сильным задним умом! Сколько бы это ни стоило, ему нужно было выкроить время для кренгования «Катрины», чтобы тщательно, фут за футом и доска за доской, осмотреть ее днище.

А теперь срочная необходимость возвратить Николасу Спенсеру те занятые им 15 золотых фунтов висела на нем как жернов на шее. Боже правый! Неужели не выступит Дрейк никогда из этой гавани и не возьмет курс на Бискайский залив? Сколько ему еще придется ждать возможности показать себя в деле и тем самым заслужить право на владение новым судном?

Адмирала Уайэтт видел очень редко, однако, когда это случалось, желтоволосый герой Англии неизменно одаривал его дружеским кивком и той обаятельнейшей улыбкой, которая магически превращала обычно жестоких врагов в надежных и верных друзей. Много бурных дебатов велось тогда в капитанском совете, во время которого разгоряченные капитаны осыпали друг друга проклятиями и оскорблениями, пока не появлялся сэр Френсис Дрейк, готовый выслушать и понять каждого капитана с его проблемой, но все же при этом настаивая, чтобы он отказался от пары своих претензий ради одной выигрышной. В том веке, когда короткие ссоры быстро доходили до длинных кинжалов, его терпение казалось чем-то невероятным.

Ничто не изумляло так Генри Уайэтта, как дисциплина, которой Дрейк добивался на флагмане и на всех других своих кораблях. До него, как известно, экипажи, когда им это было удобно, то и дело не подчинялись командам своих капитанов, и во время продолжительных плаваний мятежи скорее являлись правилом, чем исключением, и поэтому многие экспедиции постигала беда.

Во время своего знаменательного плавания вокруг света Дрейк оказался на волосок от трагедии на неласковых берегах Тьерра-дель-Фуэго[49]. Там он судил, накормил обедом, а потом действительно очень вежливо предал казни Томаса Доути как зачинщика беспорядков.

Верно, что некоторые старые морские волки, такие, как Фробишер, Бароу и Бромли, непрестанно ворчали, выражая недовольство этим новым порядком, и, насколько могли, освобождали служащих под их командованием дворян от их обязанностей моряков.

Наконец прибыла отсутствующая артиллерия и ее по частям втащили на борт. Группа оружейников из военно-морской верфи в Дептфорде позаботилась о том, чтобы пушки как следует установили и отладили для стрельбы. Они завидовали тому времени, когда занимались вооружением кораблей, которые строил сэр Джон Хоукинс на тот случай, если английскому военному флоту придется выйти в море для защиты своей державы.

Почти каждый день в порт входили суда и следовали впечатляющие описания приготовлений, предпринимаемых адмиралами Филиппа, особенно искусного и любящего сражения маркиза де Санта-Крус. Во всех испанских и португальских колониях, крупных и мелких городах был объявлен набор рекрутов. Кроме того, закипела бурная деятельность на верфях Лиссабона, Кадиса и Барселоны. Там у воды вырастали кили, шпангоуты и остовы гигантских каракк, галионов и галеасов.

Уайэтту дел хватало по горло. Штурман «Бонавентура» Хамфрис, способный, умный и энергичный, страдал ревматизмом, и нередко у него случались странные приступы лихорадки, которую он подцепил, побывав в рабстве на восточном побережье Африки.

Вскоре после поступления на королевскую службу Уайэтт подружился с капитаном Томом Муном. Грубоватый, славящийся своим сквернословием, он сопровождал Дрейка в его историческом кругосветном плавании на «Пеликане», переименованном в ходе этого события в «Золотую лань».

Теперь он командовал личным капером[50] Дрейка и по вечерам ублажал таращившихся от изумления завсегдатаев портовых таверн фантастическими байками об антропофагах — расе безголовых людей, видящих посредством глаз, расположенных в виде сосков на груди, а питающихся через пупки Далее он описывал здоровенных ревущих морских слонов и злонравных морских коней, которые при случае раскусывали человека пополам. Он говорил и о тех по характеру добрых и мягких, но ленивых аборигенах, которых мореплаватели обнаружили в месте их обитания — в огромном закрытом заливе на западном побережье Северной Америки.

Слушая его, Уайэтт думал о Питере Хоптоне и о встрече их в «Красном рыцаре». Что случилось с сильным и беззаботным его кузеном?

— Да. Когда мы завидели острова Пряностей[51], — рассказывал Мун, — их можно было почуять носом за пять лье[52], так они сильно пахнут своими рощами деревьев гвоздики, перцем и сахаром. — Травя свои байки, Мун брызгал слюной, как маленький водопад, и она разлеталась во все стороны, особенно когда он воодушевлялся, хватив крепкого эля, предложенного ему его восхищенными слушателями.

— Капитан, а на тех островах Пряностей женщины есть? — вопрошали горячие его поклонники.

— А как же, деревня ты неотесанная, — фыркал Мун. — Хоть жители Ост-Индии и чудные, дети у них все же рождаются бабами — точно так же, как здесь, — а не вылупляются из яиц, как, я слышал, болтают некоторые путешественники.

— А они симпатичные?

— Лопни мои глаза, да. Они кроткие, зрачки у них как ягоды терновника, а кожа коричневая, как цыганская задница. Видели бы вы нашего адмирала на острове Моко в тот день, когда туземцы замыслили предательство. Именно там местные дикари зарезали, а потом и совсем сожрали бедняг Тома Флуда и Тома Брюера. Да, напоролись тогда. Самому адмиралу попали стрелой в лицо. Если приглядеться как следует, можно заметить шрам прямо под правым глазом возле ноздри. Около двух тысяч их было, — продолжал Мун, — завывали, как оборотни. Из-за противного ветра и отлива нам пришлось стоять у берега и наблюдать, как наших бедных товарищей раздели догола и связали по рукам и ногам. Потом дикари распевали, выплясывая вокруг них; и наконец эти чудовища склонились над пленниками и стали отрезать куски мяса прямо от живого тела. Они подбрасывали куски плоти в воздух, а те, что плясали, хватали и съедали.

— Надо же! Но вы, наверное, могли что-нибудь сделать? — допытывался капрал.

— Конечно, мы стреляли бортовыми залпами, но расстояние было чересчур велико, а когда мы попытались высадиться, они нас встретили ливнем стрел, плотным, как при грозе. Поэтому в ярости адмирал приказал поднять якорь, и мы ушли, не наполнив ни бочки из-под воды, ни желудки.

— Действительно ли существуют такие чудеса на свете, как русалки? — поинтересовался запачканный дегтем такелажник.

— Да, дорогой, существуют. Собственными глазами видел таких, большей частью в устьях великих рек Южной Америки, впадающих в море. По правде говоря, эти твари не так уж красивы, как будут уверять тебя некоторые, они почти безволосые, с серовато-коричневым цветом кожи. Но все равно своих детишек они носят с собой под мышками и, даже плавая, кормят их грудью.

— Расскажите нам о том корабле с сокровищами, который вы захватили у берегов Перу.

Блеснули серьги из чистого золота, когда Мун задрал косматую голову, чтобы удобней было принять в свою глотку щедрый глоток эля.

— Сказать по правде, друзья, дело это — не такой уж геройский подвиг, как писал бы об этом в балладе поэт. Испанские суда в Тихом океане плавают почти невооруженные: мы нашли на борту только семь аркебуз, когда взяли на абордаж «Nuestra Senora de la Concepcion», известный нам, англичанам, под именем «Касафуэго». Мы перелезли через борт этого здоровенного судна с сокровищами, визжа как демоны, которых испугали ливнем святой воды, и пришлось лишь несколько раз помахать туда-сюда палашами, после чего испанцы бухнулись на колени и запросили пощады.

— Вы их, конечно, всех закололи?

Томас Мун окинул говорившего взглядом, исполненным сожаления.

— Неотесанный ты невежда. Того и не знаешь, олух, что наш адмирал — джентльмен, отличающийся редким милосердием. Он ни разу не продал пленника в рабство, не подверг его пыткам и истязаниям. Когда мы грабили захваченное судно, он обычно устраивал для его офицеров пир у себя в каюте, а потом, сделав