одна веха — разваливающиеся остатки сторожевой башни, возведенной легионерами римского императора Септимия Севера.

Между этой руиной и усадьбой сэра Джона располагался дом, в котором родился Генри Уайэтт. Какое-то время скромный домик Эдмунда Уайэтта оставался невидимым, скрываясь в небольшой красивой долине.

Как и можно было ожидать, дорога из Сент-Неотса в Хантингдон уже покрылась ухабами от телег, сильно нагруженных различными товарами, пешеходов и скота, что гоняли на рынок.

— Думаю, из-за этих казней вряд ли мы застанем кого-нибудь в Сент-Неотсе, — предположил Питер. — Мой-то старик уж точно ушел: после медвежьей травли казни для него всегда были вторым развлечением.

Уайэтт ничего не ответил. Он глядел на большой, наполовину обшитый доской дом с острым коньком, жилище Кэт Ибботт. Отец ее, Эдвард, хотя по рождению и сквайр, в юности решил отказаться от своего общественного положения и заняться торговлей. Став торговцем мануфактурой, с годами он преуспел. Поскольку франклин Ибботт, как было заведено, предпочитал держать основную часть своего инвентаря на просторном чердаке над жилым помещением, его дом по размерам намного превосходил другие в Сент- Неотсе.

И вот наконец помощник капитана «Первоцвета» смог различить тот красивый старинный, но плохо ухоженный домик, в котором они с Мэг столько лет прыгали, боролись и резвились, а иногда прислушивались хоть и к странным, но порой любопытным ученым рассуждениям отца.

На окраине Сент-Неотса, у пруда, где поили принадлежавшую жителям деревни скотину, они встретили мальчика-подростка, гнавшего с помощью длинношерстой шавки стадо черномордых овец — путь их лежал к широкому лугу, поросшему лютиками.

— Привет, Джереми! — окликнул его Уайэтт, будучи в восторге оттого, что видит первое знакомое лицо, пусть даже такое веснушчатое и глупое, как это. Челюсть у парня от неожиданности так и отвисла.

— Вы… вы Генри Уайэтт, правда?

— Ну конечно, и не нужно глазеть на меня с открытым ртом, как дурачок. Мы с Питером возвращаемся домой из плавания и здорово рады видеть тебя, Джем.

Но русоволосый паренек продолжал таращиться, затем попятился, что-то бормоча. Он вытянул правую руку на всю длину и, сделав указательным и средним пальцами знак «Y», заорал: «Спаси меня, Боже!» — и бросился наутек, как заяц, оставив свою лохматую собаку гнать овец вслед за ним.

Питер приподнял свою кожаную шляпу и пятерней почесал свою соломенно-желтую шевелюру.

— И что же ты об этом думаешь, брат? Джереми никогда не отличался особым умом, но, видно, он еще больше из него выжил.

Уайэтт покачал головой.

— Не знаю. Что-то не укладывается у меня в голове. Чего ради этому простачку померещилось, будто я собираюсь его сглазить, и он сделал этот знак против колдовства?

— Может, о нас уже сообщили, что мы погибли, и теперь нас считают привидениями, — рассудил Питер. — Моряков всегда считают погибшими, поскольку они лишь изредка возвращаются после того, как их судно вынесет бурей на какой-нибудь остров или сбежав из рабства у турок.

Добравшись до окраинных строений Сент-Неотса, Уайэтт извлек из своей поклажи новый плащ из оранжевого шелка, отороченный крашеным кроликом, и повесил на шею изящную серебряную цепь, подаренную ему сэром Френсисом Дрейком при расставании.

На широком бронзовом лице Уайэтта появилась улыбка предчувствия чего-то приятного. Скоро эти деревенские простаки узнают не только то, что он виделся с этим полубогом в глазах общественного мнения, с легендарным Золотым адмиралом, но и то, что он лично общался с ее королевским величеством, даже разговаривал с ней! Ей-богу, это заставит высокомерного полковника Кристофера Филлипса, семейство Уоткинсов и гордого своим богатством франклина Ибботта по-новому оценить сына старого Эдмунда.

Взгляд его упал на поклажу вьючного животного. Ух! Матери здорово должны прийтись по душе яркая шаль, платок из чистого шелка и бирюзово-синяя брошь, которые он ей везет, а отцу — «Вкратце о здоровье» Эндрю Бурда, томик по медицине, который он обнаружил в книжной лавке в тени собора Святого Павла. Что до Мэг, — подождем, пока она не увидит желтое с синим платье из камлота, которое он припас для нее.

В Сент-Неотсе, похоже, ничего так и не изменилось. Выскочила, как обычно, собака Джозефа, рыча и скаля зубы, затем отпрыгнула в сторону, и смелость ее испарилась, как только Питер резко взмахнул перед ней палкой. Как всегда, свиньи и куры ковырялись себе в грязи, неизменно заполнявшей единственную улицу Сент-Неотса. Выветрившийся от непогоды сельский каменный крест, воздвигнутый на площади в центре деревушки каким-то давно уже умершим норманнским рыцарем в знак осуществления своей клятвы, выглядел таким же, как всегда, серым и покрытым пятнами мха.

Появилась женщина, в которой они узнали госпожу Хоулден. Она вела за руку маленького ребенка.

— С добрым вас утром, мадам Хоулден! — весело крикнул ей Уайэтт. — Мы с Питером вернулись из плавания.

— Смилуйся над нами! — Женщина в мгновение ока набросила на лицо ребенка свой фартук, повернулась спиной и стала смотреть в другую сторону.

Старый Джоб, башмачник, узнав высокую фигуру Уайэтта, вскочил со скамейки около своего дома, выплюнул изо рта зажатые в губах дубовые гвозди, которыми он приколачивал новую подошву на башмак, и захлопнул свою дверь.

— Ей-богу, наши соседи оказывают нам редкий по своей теплоте прием, — заметил Питер, еще больше озадаченный.

Уайэтт ничего не сказал, но в голову ему закралось совсем небольшое, но острое, как кончик иглы, подозрение. Поравнявшись со следующей дверью, дверью булочника Симпкинса, он решительно вошел в дом и, прежде чем испачканный мукой хозяин мог улизнуть, крепко схватил его за плечо.

— Что происходит? — резко осведомился он. — Я только что вернулся из-за моря. Почему все от меня шарахаются, словно бы я сам сатана?

Этот старик с дрожащей, перепачканной в муке бородой в ужасе закатил глаза.

— Сын и брат ведьм тоже может быть слугой сатаны.

Краска ярости прилила к широким щекам Уайэтта, и он встряхнул Симпкинса с такой силой, что с фартука у того взметнулась мучная пыль.

— Ведьмы? Хватит бормотать что-то несвязное и отвечай мне.

Булочник отшатнулся, но все же постарался улыбнуться умиротворяющей улыбкой.

— Генри, малыш, ты разве не слышал?

— Слышал что? Я же говорил вам, что только что вернулся из заморских земель. Да выкладывайте же, черт вас побери! Имеет ли этот бред отношение к моей матери и моему отцу?

Симпкинс кивнул, затем съежился и вскрикнул, видя мрачное выражение в синих глазах Уайэтта, когда его первое ужасное подозрение всколыхнулось в сознании с силой разорвавшейся петарды. Матушка Энн? Энн — так звали его мать; деревушка Партон — всего в нескольких милях от них, как и поместье сэра Джона и леди Эддисон!

— Да поможет тебе Господь, Генри, в недобрый час ты вернулся. — Булочник вырвался из внезапно ослабевших рук Уайэтта. — Твоих отца, мать и сестру сегодня должны повесить на рыночной площади в Хантингдоне! Н-не бей меня, Генри, — лопотал он. — Я н-не имею никакого отношения к этому делу. К- клянусь!

Если бы Уайэтта ударили дубиной по голове, это не произвело бы более ошеломляющего эффекта, однако он колебался только мгновение.

— На который час назначена казнь?

— Точно не могу сказать, Генри, — дрожащим голосом проговорил Симпкинс. — Одни говорят — в десять, другие — в полдень.

Уайэтт выбежал на улицу, схватил вьючную лошадь за недоуздок и подтащил ее к двери булочной.

— Берегите это животное пуще собственного ока. Если хоть одна пуговица пропадет, когда я вернусь, то глотку вам перережу.

Питер Хоптон уже стремглав помчался по улице в поисках верховых лошадей. Ведь Хантингдон