молнии на темном вечернем небе. «San Pablo! San Pablo! Viva el Rey!» — кричали защитники галиона.

Уайэтт, запыхавшийся и вспотевший, вступил в схватку с рыжебородым громадиной офицером родом, наверное, с севера Испании. Противник атаковал, нанеся режущий свистящий удар, от которого Уайэтт, низко пригнув голову, едва успел увернуться. Затем своим испанским клинком, захваченным в Санто- Доминго, Генри сделал выпад, целясь острием в спутанную бороду врага, и скорее увидел, чем услышал, как тот заорал, когда кончик палаша вошел ему прямо в рот, отчего его голова откинулась резко назад. Шлем офицера, когда тот свалился навзничь, громко стукнулся о палубу, и алой струей сильно забила кровь, промочив его бороду и кирасу. И тут в паре футов от уха Уайэтта грохнула аркебуза, почти оглушив его.

Вдруг с болью в сердце Уайэтт осознал тот факт, что испанцы неумолимо оттесняют его с товарищами к борту. Судорожно глотая воздух, он попытался в этой обезумевшей куче дерущихся найти свою цель, но враг его исчезал всякий раз, как он намеревался нанести удар. Ныла рука, подкашивались ноги, и дважды он оступился — под ним ведь была палуба качающегося галиона, обильно политая кровью.

— Ну держись у меня, бессердечные дьяволы! — услышал он восклицание Питера Хоптона, когда этот гигант, сжимая в обеих руках топор, врезался прямо в ряды испанцев — если таким столь достойным словом можно было назвать беспорядочный строй сражающихся.

И снова Уайэтт оказался лицом к лицу с чернобровым офицером, перебитая пулей левая рука которого бесполезно болталась. Но он тем не менее сохранил достаточно силы, чтоб обрушить такой удар, который пробил оборону Уайэтта и непременно рассек бы его от макушки до хребта, если бы не тот тяжелый шишак, выбранный им среди трофеев из Картахены, который случилось ему носить на острове Роанок. Генри упал на оба колена, наполовину оглушенный ударом, и скорее инстинктивно поднял клинок, защищаясь, хотя и понимал, что это бесполезно — тело и руки отказывались повиноваться. Беспомощно он наблюдал, как взвился вверх клинок чернобородого офицера.

Ужасающее ощущение надвигающейся на него смерти не помешало Уайэтту слегка отклониться вбок. В голове от этого движения все закружилось и во рту появился кислый и едкий привкус. Но что это? Чернобородый куда-то исчез. И вот уже другой испанец готовился занести над ним свой палаш, испанец с каштановой бородой, — там много было таких — свидетельство прохождения вандалов по Испании где-то около тысячи лет назад.

Новый враг замахнулся, но как раз в тот момент «Сан-Пабло» качнуло волной, и удар прошел мимо. Испанец восстановил равновесие и снова взмахнул клинком, чтобы исправить свою оплошность, но вдруг его ноги словно бы выскользнули из-под него. В один из тех редких моментов, когда посреди суматохи у человека вдруг прорезается удивительно ясное зрение, Уайэтт понял, что один из англичан с «Ахата», который, должно быть, упал раненный во время неудачной атаки барка, дернул врага за лодыжку.

На это усилие, похоже, ушли последние его силы, ибо он снова рухнул от слабости, распластавшись по палубе в запачканном кровью доспехе, который носил поверх яркого красно-желтого камзола. Сейчас он лежа беспомощно наблюдал за схваткой, что велась над его обессилевшим телом.

— Hola! Para la Virgen y el Rey![75]

Испанцы, тяжело дыша, выкрикнули свой вызов, выставили пики и, умело орудуя ими, выбили бы атакующих за борт, если бы Питер Хоптон, истекая кровью от страшной раны в плече, не запустил в них сначала топором, а потом, подавшись вперед, не захватил в двойную охапку их пики, прижав острия к своей груди. В открывшуюся брешь и ринулись его товарищи по судну.

Словно в кошмарном сне, Уайэтт увидел, как два окровавленных наконечника прорвались сквозь изношенную кожаную куртку, покрывающую широкую спину его кузена, как Питер свалился, ломая в падении древки нескольких пик. Пронзенный не менее чем десятью остриями, он умер, и дух его отлетел ради вечной награды, которую понимающий Отче наш приберегает для тех, кто жертвует жизнью своей, защищая свободу.

Совсем неожиданно бой прекратился. Увидев, что строй их расколот, враги побросали оружие и, пав на колени, умоляюще подняли соединенные руки, прося о том милосердии, которое сами ни за что бы не даровали захваченным ими пленникам.

Тут и там некоторые разгоряченные битвой англичане продолжали наносить удары своим врагам, потому что кое-кто из офицеров, не желая сдаваться, в полных доспехах прыгал через поручень, взывая к Богу и Деве свидетельствовать, что погибают они ради защиты их веры.

Медленно развевалось над галионом полотнище с красным иерусалимским крестом и без дела дребезжали блоки над частично лишенными трудоспособности матросами с «Морского купца», взобравшимися теперь на «Сан-Пабло», чтобы помочь сохранить добычу. Сцена резни и разрушения на палубе галиона заставила их вытаращить глаза. Испанские офицеры неохотно подходили сдавать оружие Уайэтту и завербовавшимся к нему джентльменам как к единственным лицам, достойным принять их капитуляцию. Рыжеволосый командир «Морского купца» словно в каком-то сне принял красивую шпагу старшего лейтенанта и голосом, хриплым и глухим, спросил его имя.

— Диего Суарес, сеньор капитано, — сдавленно отвечал последний, и горькие слезы печали струились по его худому вытянутому лицу. — Вам я, сеньор, сдаюсь на милость победителя и вам же заплатит выкуп моя семья.

Чувствуя еще головокружение и сильную тошноту, Уайэтт, тяжело переставляя ноги, подошел к телу своего кузена, наполовину погребенному под кучей испанских пикинеров. Желтую бороду Питера окрасила чужая кровь, ярко-синие глаза застыли и остекленели, но губы его скривились в довольной усмешке.

Не мог Уайэтт заставить себя поверить в то, что Питер действительно мертв. Неужто вот этот окровавленный труп — тот самый Питер, с которым он в детстве играл в Сент-Неотсе, кто помог захватить разбойников на дороге и кто дрался с ним рядом в тот черный, ужасный день на рыночной площади в Хантингдоне? С какой готовностью пытался он поделиться с ним своими девушками-моноканками, Джейн и Джилл, — щедрый как в этом, так и во всем остальном. Здесь лежал Питер, который всегда так носился с маленькими Тони и Генриеттой, который все твердил о женитьбе, о том, чтобы остепениться, — но который так этого и не сделал.

Сорвав с плеча одного из пленников широкую накидку из зеленого бархата, Уайэтт с суровым остановившимся взглядом прикрыл ею тело кузена, большое, в малиновых пятнах крови. Сделав над собой громадное усилие, Генри взял себя в руки. Ведь были еще в округе и другие испанские корабли. Когда в голове прояснилось, он осознал, что, помимо трофейных судов, от него на целую милю не видно ни одного противника, хотя еще дальше группы кораблей перестреливались или сцеплялись в смертельной схватке.

Приноравливаясь к качке «Сан-Пабло», Уайэтт зашагал к корме, но у подножия штормтрапа заметил желто-красный камзол — и вспомнил. Он подошел к тому джентльмену с «Ахата», который, несомненно, спас ему жизнь, стал на одно колено и заглянул в красивое загорелое молодое лицо, на котором уже начинал проступать смертный пот.

— Сэр, — начал он, — не знаю, как благодарить вас за то, что вы спасли…

Тут он вдруг пресекся, словно бы услышав голос своей Кэт, говорившей безнадежным, безжизненным тоном: «Ты без труда узнаешь Френсиса Декстера по ранке в форме креста, что на его левой щеке, и еще по тому, что его правая бровь почти на полдюйма выше, чем левая».

Рука его сжалась на рукоятке испанского кинжала, которым он еще ни разу не пользовался.

— Вы Френсис Декстер.

— Уже ненадолго, — прохрипел лежащий. — Не стоило пытаться… слишком мало людей… Воды, — сдавленно попросил он. — Ради Бога, сэр, воды!

Так вот он кто! Именно он угрожал беспомощной маленькой Кэт, а затем с холодным равнодушием соблазнил ее.

— Сначала увижу тебя в аду, — прорычал Генри, но все же подозвал ближайшего к нему из людей с «Ахата». — Этот молодчик, — он почти выплюнул эти слова, — жаждет воды.

— Боже! Да это Френсис!

— Вы его знаете? — глупо спросил Уайэтт.

— Еще бы. Я Эмиас Декстер, его кузен. — Он положил голову почтенного Френсиса себе на колени. — Боже Всевышний, да он при смерти! Да что же, совсем нет воды?

Никто и ухом не повел, все слишком были заняты охраной пленников, сбрасыванием за борт мертвецов и переоснасткой существенно важных шкотов, фалов и прочего такелажа, считая, что чем скорее «Сан-