Бискайского залива было настолько медленным и погода в тех краях стояла такая жаркая, что все овощи пропали и стали одной зловонной массой, и, что еще хуже, даже мясо в рассоле протухло и годилось только на продажу королевскому поставщику продовольствия для моряков.

Бум-м-м! Первый залп эхом прокатился по берегам реки, отразился от четырех башенок Тауэра и, затихая, прогромыхал вверх по течению Темзы до самого Вестминстерского аббатства. Только когда на третьей минуте выстрелила пушка «Первоцвета», только тогда стала заметной активность на таможне ее величества неподалеку от барка, расположенной на трех окрашенных в алую и золотистую краску кораблях Военно-Морского флота королевы.

День был безветренный, и дым от тысяч лондонских труб вертикально поднимался в небо, задергивая синевой шпиль собора Святого Павла. Предатели и прочие преступники, изнывающие от королевского гнева в Тауэре, могли, если бы попытались, различить тяжело сидящий в воде барк, стоящий на якоре и готовый распространить свои зловещие новости.

Не кто иной, как сам начальник порта, желчный краснолицый соломенноволосый господин, прибыл на шлюпке, чтобы узнать, что случилось. Он крепко выругался, услышав о вероломстве в Бильбао и многих других испанских портах.

— Дьявол! — резким дребезжащим голосом выпалил его спутник, очень элегантный джентльмен в дублете и французских штанах — брэ, где красный цвет бургундского вина совмещался с серебристым. — Так вот почему пять судов до сих пор еще не вернулись.

Яростная ругань и проклятия зазвучали на близлежащих торговых судах, как только почти невероятные новости об эмбарго испанского короля разнеслись с одного судна на другое зычными матросскими глотками. Вскоре эта весть достигла берега и со скоростью огня Святого Антония распространилась от Биллингсгейта — большого рыбного рынка, до отмелей Смартс-Ки, а оттуда через Лондонский мост вверх по Рыбной улице в те притоны порока, из которых состоял район Колд-Харбор — Холодной Гавани. Носильщики, таскающие кувшины питьевой воды из Доугейта, быстро донесли дурные вести до Квинхайта, Падлдока и пристани Павла.

Наконец на борт прибыла строго одетая делегация Торговой компании, которая оставила свою шлюпку покачиваться рядом с лодкой начальника порта. Кислыми выглядели эти упитанные купцы, когда в свою очередь убедились в причине возвращения «Первоцвета» без ожидаемой прибыли.

Начальник порта пристально вгляделся сначала в Джона Фостера, потом в его мускулистого рыжеволосого помощника.

— Эй, полноте, добрые мои друзья. Что касается этого дела с приказом, полученным коррехидором, уж вы, часом, не приукрашиваете ли факты? Ведь вы обвиняете его королевское величество Испании в поступке таком непристойном, таком нерыцарском.

На это Фостер хмыкнул, сплюнул через борт и сказал:

— Неудивительно, почтенные господа, что такое эпическое предательство вызывает у вас сомнение. Однако у меня имеется доказательство. Генри, прошу тебя, принеси-ка его сюда.

Когда начальник порта прочитал перевод полученного коррехидором приказа, уже изрядно помятого и с пятнами от воды, его худощавые плечи зловеще напряглись, и он прорычал:

— Клянусь ранами нашего Спасителя! Такое невиданное мошенничество выходит за всякие рамки!

Тонкие губы сэра Френсиса Ноллиса сложились в улыбку, выражающую жестокое удовлетворение.

— Нет, друг мой, намерения испанцев здесь ясны как Божий день.

Ноллис прочел до конца и с величайшей аккуратностью сложил письмо.

— Капитан Фостер, прекрасное, доблестное дело то, как вы вырвались на свободу, но еще лучше то, что привезли Дрейку, Хоукинсу, Уолсингему и остальным твердое доказательство, которого они жаждали, — что «Английское предприятие», о котором ходят слухи, вовсе не бабушкины сказки, в чем хотели бы уверить ее величество мой лорд Уильям Беркли и посол самого католического короля сеньор Мендоса.

— Так-то оно так, — резко подхватил сэр Питер Уолтам, самый старший из членов Торговой компании. — У вас теперь есть доказательство, но как быть с нашими пропавшими товарами и конечно же с теми английскими моряками, которые гниют в подземельях Святой инквизиции?

Сэр Френсис Ноллис бросил взгляд на «Бонавентур»и коротко распорядился:

— Капитан Фостер и вы, Уайэтт, немедленно готовьтесь сопровождать меня. — Он холодно ухмыльнулся и добавил: — Вас, мастер Гудмен, я оставлю, с тем чтобы вы сообщили своим нанимателям подробности этого вероломства, которое так жестоко опустошило их кошельки.

Теперь шлюпка капитана порта, приводимая в движение восьмеркой дюжих, хотя и дурно пахнущих, гребцов, направилась к крупнейшему судну на реке — кораблю ее величества «Бонавентуру». За время их короткой поездки через Лондонский Пул контр-адмирал сэр Френсис Ноллис, сухощавый мужчина с лошадиным лицом и глазами холодными и серыми, как зимний лед, непрестанно донимал офицеров «Первоцвета» своими вопросами. С каждым ответом Генри Уайэтт чувствовал, как растет удовлетворение этого закаленного ветерана.

— Теперь, клянусь всевидящими глазами Господними, — он хлопнул себя по колену, — они наконец-то, наконец-то в нашей власти!

Рыжий помощник капитана Фостера многое дал бы, чтобы узнать, кого имеет в виду Ноллис, говоря «в нашей». Это неожиданное вторжение в круг великих дел и знаменитостей увлекло молодого человека, до этого объятого столь благоговейным страхом, что он боялся даже открыть свой рот перед контр-адмиралом, занимавшим такое же высокое место, что и грозный, хотя, может, скорее вспыльчивый, Мартин Фробишер. И все эти предприимчивые люди, Хоукинсы, Джон и Уильям, Феннер, сэр Уильям Винтер, сэр Ричард Гренвилль и остальные, в глазах общества стояли всего лишь на ступеньку ниже того несравненного, бесподобного, буйного и непокорного моряка сэра Френсиса Дрейка. Он был не только первым англичанином, совершившим кругосветное плавание, но и первым, кто вернулся на родину нагруженным по планшир добром, вывезенным из Перу, Ост-Индии и некоторых испанских колоний Тихого океана.

Ранней осенью 1580 года из трюма «Золотой лани» выгрузили не менее пяти миллионов фунтов[27] чистого золота. Неудивительно, что по всей Англии, Голландии и протестантской Франции, как в замках, так и в крестьянских лачугах, лились всевозможные вина и провозглашались тосты за здравие Золотого адмирала.

Только подумать! Он, ничего не значащий Генри Уайэтт, выходец из Хантингдоншира, предстанет сейчас перед этим блистательным, почти легендарным флотоводцем.

Несомненно, что стрельба из крошечных их орудий и поспешное прибытие шлюпки начальника порта — все это вызвало интерес у команды «Бонавентура». У поручней собралось довольно много загорелых, одетых в грубое платье матросов, которые с любопытством, но молча взирали на шлюпку начальника порта — молча, поскольку сэр Френсис Дрейк первым из флотоводцев установил хоть какую-то дисциплину на английских военных судах. Что касается этого вопроса, на купеческих судах и на борту большинства кораблей королевы формальные отношения между офицерами и рядовыми матросами были, как правило, неизвестны или игнорировались.

Именно Дрейк ужаснул и вызвал враждебность к себе многих из членов старой аристократии, настаивая на том, что всякий джентльмен, служащий на его кораблях, должен «тянуть и тащить вместе с матросами» — революционное нововведение! До той поры ни один благородный офицер не снисходил до того, чтобы пачкать свои руки, выполняя на своем корабле какую-либо физическую работу. Собственно говоря, во многих случаях эти белоручки погибали из-за своего упрямого нежелания оказать матросам содействие в минуту угрозы всему кораблю.

Шлюпка ловко проскользнула под высокий кормовой подзор «Бонавентура», и ее гребцы, как водится, вскинули весла. Уайэтт тем временем смотрел вверх и восхищался прекрасно расписанными маслом и позолоченными резными орнаментами на полуюте флагмана и кормовой галерее. Для английского судна это была тонкая работа, хотя вряд ли сравнимая с украшениями на аналогичном итальянском или испанском судне. На последних красовались бы захватывающие дух лепные украшения, работы резчиков и любое количество фигур религиозного характера.

— Вон там, на полуюте, — вдруг проговорил Ноллис с какой-то благоговейной интонацией в голосе, — стоит тот самый доблестный джентльмен, которому вы должны будете повторить свой рассказ.

На самой высокой надстройке полуюта ожидал плотный приземистый человек в смелом наряде, состоящем из голубого плаща и канареечно-желтого дублета, оттеняемых желто-красными широкими